Немало свидетельств истории страны хранится в семейных архивах. Художница из Санкт-Петербурга Д. Джемс-Леви предоставила для публикации мемуары своей бабушки, представительницы рода цивильских купцов Курбатовых, Нины Владимировны Джемс-Леви. Цепкая детская память (в 1917 г. Нине Курбатовой исполнилось 7 лет) сохранила множество событий и образов современников, что делает мемуары весьма познавательными. В тексте упоминаются члены семьи автора воспоминаний: отец Владимир Николаевич Курбатов (1877-1922), мать Любовь Николаевна (1889-1977), брат Андрей (1912-1931), тетя Надежда Николаевна Кулакова (1889-1976). Воспоминания публикуются с сокращениями (полный их текст помещен в «Чувашском гуманитарном вестнике» за 2011 г.).
Наступил 1917 год. В Цивильске не было никаких предприятий. […] Поэтому февраль прошел нами не отмеченный. Но в октябре сразу же папу и 3 других купцов посадили в тюрьму. Помню шествие гимназисток с красными розетками (бантами на груди. – Ю.Г.) и их требования выпустить арестованных. Папа вышел и в скором времени ушел с белыми неизвестно куда. […] Кончилась наша прежняя жизнь. Без конца приходили какие-то незнакомые люди, искали папу и требовали золота. […] Через Цивильск шли красные кавалеристы и однажды к нам с визитом явился какой-то красавец командир и церемонно целовал дамам ручки. А под окнами проскакала женщина в черной черкеске и папахе. Никто ничего не понимал, все дрожали и боялись: и своих, и чужих. Лошадей, амбары, мельницу конфисковали, прислуга разбежалась. И в конце концов нас выселили в монастырь. Дали нам на всех домик из 4 комнат. Мебель мама частично продала, часть забрали неизвестно куда. […]
КОРОВА И МОНАСТЫРЬ
Из монастыря я пошла в школу – сразу в 3-й класс, а Андрюша в 1-й. […] Андрюша часто являлся домой побитый, ему доставалось как «буржую». Мне [за происхождение] почему-то ничего не было. […] Из всего прежнего богатства у нас осталась одна корова Красуля, для которой мы, дети, приносили с лугов мешки травы, [куда] ходили с т[етей] Надей. Она же ее и доила.
В монастырь выселили еще одну купеческую семью, где было двое детей. [Вместе] мы представляли собой грозную шайку для монахинь. […] Мы носились по монастырским улочкам, открывали двери и заскакивали в церковь во время службы, лазили по деревьям, крутили деревянное колесо колодца и были довольны собой. Я, правда, ходила к монашкам, которые занимались вышиванием и писанием икон. Но они нас не любили и не очень охотно разрешали приходить. Дружили мы с монашками, которые были на черных работах. Помогали [им] доставать воду из колодца, чистить лошадей и ещё что[-то]. С ними я каталась на лодке, и они научили меня плавать. […]
ПЕЧЕНЬЕ ИЗ ОТРУБЕЙ
В [19]22 г. вернулся папа. Это был больной, заросший бородой старик. Когда к нему вызвали врача (новенький, который его не знал), то он сказал маме, что она должна делать своему отцу (испытания так состарили В.Н. Курбатова, что врач принял его за родителя Л.Н. Курбатовой. – Ю.Г.) и как лечить. […] С белыми он дошел до Иркутска, там слег в больницу с воспалением легких и какой-то цивилянин, узнав в нем Курбатова, за обручальное кольцо помог ему вернуться [домой]. До возвращения папы за главного у нас была тетя Надя. Она, работая учителем, получала зарплату и паек. Деньги были большим листом и мы их [раз]резали. Помню [, что они были] синие, зеленые, красные и оранжевые. А в каком выражении, не помню. А потом стали отдельные [купюрами. – Ю.Г.], но по тысячам и мы были миллионерами. [На них] покупали керосин, дрова и спички. […] В пайке выдавали ржаную муку грубого помола (мы её просеивали, а из отрубей пекли печенье), бараньи головы с шерстью и рогами, и монпансье, слипшееся в камень. Мы клали его на что-нибудь вроде клеенки и разрубали топором, собирая все крошки. […] В те годы свирепствовала холера. Недалеко от нашего домика в монастыре находились богадельня и дом малютки – приют. Из богадельни то и дело на дрогах вывозили трупы холерных, кое-как прикрытые рогожей. Нам не разрешали выходить за свой палисадник, но мы сопровождали каждую телегу, забравшись на забор. В приют ушла работать наша няня, и я часто к ней ходила. Кроме холеры были ещё и случаи натуральной оспы. […] Папа поступил работать инспектором в заготзерно, а маму взяли писарем в военкомат, только военком удивлялся, что у нее «готический почерк» и он не всегда его понимает. […]
РАЗБИТАЯ БЕСЕДКА
Вспоминается один тяжелый эпизод из той поры. В городе жила дама, жена крупного военного, то ли начальника округа, то ли что еще. Она была намного старше мамы. Приходя к нам с визитами, она называла маму «Любочка Николаевна», сидела в шляпе и заявляла: «По вольности дворянства я не снимаю перчатки». И вот после [19]17 г. муж ее исчез. Она сначала что-то, видимо, продавала [и этим] как-то жила; но все хуже и хуже. Осталась она одна, с собакой сенбернаром Лордом. Жить стало нечем, из дома ее выселили. Кажется, бывший кучер пустил бывшую госпожу к себе в баню на дворе. Лорду сшили холщовую суму. Он ходил по городу, стучался мордой в окна и ему давали (т.е. клали в сумку. – Ю.Г.) кто что мог. Но однажды хозяйка не открыла ему дверь: все было кончено. […]
В это время папа начал чаще болеть […].Во время болезни он, по словам мамы, беспокоился о том, как мы будем жить без него, просил положить его в гроб в одном белье, т.к. костюм можно продать, и взял с мамы слово, что мы уедем в Казань. Однажды вечером в конце октября мы, закрыв двери, танцевали модный танец тустеп, [а] мама прилегла отдохнуть. Вдруг она выбежала к нам и послала скорее привести доктора. Папа спал на боку, подложив руку под щеку, но мама почему-то беспокоилась. Когда я вернулась с врачом, то он установил смерть – мама беспокоилась не зря. Он умер во сне. Похоронили его в семейном склепе, над которым находилась каслинская беседка со скамеечками. […] Когда мы уехали в Казань, то никакой связи с Цивильском не поддерживали. Но через много лет узнали, что наш фамильный склеп был разрушен, гробы вскрыты, черепами играли в футбол, а чугунная каслинская беседка – разбита. Вот так все закончилось…
Ю. ГУСАРОВ,
зав. отделом истории Чувашского института гуманитарных наук.
Курбатовы были самым уважаемым и почитаемым семейством уездного Цивильска. Так же, как Ефремовы в Чебоксарах или Таланцевы в Ядрине. Вряд ли нынешнее поколение понимает, что это такое — им уже давно неведомы такие люди. Сегодня другая эпоха и совсем другие ценности.