25 сентября народный артист СССР Валерий Яковлев отметил 75-летний юбилей. Правда, этот день для художественного руководителя Чувашского государственного академического драматического театра им. К.В. Иванова и возглавляемого им коллектива обошелся без юбилейного пафоса. Вместо фанфар юбилейного вечера в театре решили устроить фестиваль «яковлевских» спектаклей, который начнется 23 октября и продлится неделю. Как получается, что из сотни постановок, сделанных за долгую творческую жизнь, приходится выбирать лишь семь, и почему иногда хочется оглянуться назад, наш разговор с руководителем чувашского театра.
– Валерий Николаевич, а почему бы не принять многочисленные поздравления, традиционно восседая на сцене в кресле или участвуя в капустнике?
– В своей жизни я уже много раз выходил на сцену в качестве юбиляра, со стихами и песнями, с отрывками из спектаклей. Но сейчас вроде бы возраст не тот, чтобы что-то показывать. А, режиссер, все-таки, профессия невидимая из зала, кто он такой, большая часть зала не знает. Важно, чтобы была картинка, действие. Поэтому, когда предложили сделать фестиваль спектаклей, я согласился.
– Что войдет в программу?
– Хотелось бы, чтобы список был полнее, но будет лишь семь спектаклей. В театре сейчас сразу несколько актрис в декретном отпуске. Для жизни, конечно, это прекрасная ситуация. Но для творческого и производственного процесса – почти чрезвычайная: самые любимые спектакли вылетают из репертуара. 6 спектаклей сейчас на вводах. Потому составить афишу было трудно. Для радостного начала «Бабушка Праски внука женит». Обязательно «Ялта», затем «Деньги глаза слепят», «Голос печального вяза», «Любовь Албены» и «День очищения».
– Интересная задумка. Но у меня традиционный вопрос, который, наверное, вам не раз задавали. Как и почему вы пошли в театр?
– В школе я, конечно, не знал об этой профессии. Но выступления приезжавших в село артистов не пропускал, попадал на них правдами и неправдами, даже через форточку лазил. Денег-то не было. Семья у нас была не театральная, но я вырос в селе некрещенных чуваш, где сохранялись старые праздники, необычайно театрализованные по сути. Это оказывало на меня сильное влияние. Когда я был маленьким, меня таскали по свадьбам и гостям, где я лихо отплясывал. Но позднее стал очень стеснительным, и меня уже силком нельзя было вытащить. Хотя мечты о театре не оставил, и в Москву поехал учиться как губка, который мог впитать все.
– Родители не сопротивлялись тому, что вы поехали получать профессию им непонятную?
– Я вырос без отца, он погиб в 1941-м. И воспитали меня фактически дед и мать, давления с их стороны в жизненном выборе не было. Помню, что я очень любил читать и библиотеку начал собирать чуть не до 8 класса. И когда я засиживался, читая при керосиновой лампе, а это было в 50-ые годы, и мать обижалась: «Ну, выключи свет, завтра на рано работу!». В Чебоксары держать экзамены я поехал тайно. Знала мама и две моих сестры, наверное, стеснялся, опасался чего-то. Из экзаменов помню, как во время вступительных туров лежал на балконе старого театра, которого уже нет, и думал: «Боже мой, неужели в моей жизни еще будут такие душевные потрясения!». Мне было 16 лет.
– Сам конкурс произвел такое впечатление?
– Очень сильное. И волнение. А когда нас принимали, я там в Чебоксарах впервые услышал рояль. А тяга к музыке была всегда. У нас в селе был гармонист Еня. Где бы он ни играл, я всегда рядышком. Отец тоже был гармонистом. И его постоянно приглашали на свадьбы, праздники. И, конечно, постоянно угощали. Поэтому дед и мама заставили продать гармонь. И тогда он купил патефон. Это перед самой войной. С одной стороны была огромная горечь, что я не стал гармонистом, а я мог бы стать хорошим. Но с другой, когда на Пасху заводил патефон, я ставил пластинки, которых было много: и оперные и первые чувашские записи. И еще когда школьниками мы с друзьями собрали детекторный приемник, первое, что я услышал, была симфоническая музыка и слово «дирижер». Услышав, сразу предположил, что стану дирижером, думая, что это артист.
– Назад оглядываетесь часто, или некогда, живете сегодняшним днем?
– Еще как вспоминаю! Иногда говорю: «Эх, были бы такие силы как тогда!». Хотя трудился я всегда, как запряженный вол. Говорят, светился Яковлев, на виду был всегда, ставил не только спектакли, а все крупные представления, правительственные концерты. Но и среди них были удачные, остались в истории.
– Вы ставите в разных стилистиках, потому и спросила: будто и не оглядываетесь.
– В моей жизни было три стилистических направления в театре. Одно из них основано на чувашских народных истоках, связано с его мировоззрением, бытом, этнографией, песнями, обрядами. Важные тут «Кужар», «Ялта», «Айдар», хотя «Айдар» больше социальный спектакль. Были и комедии, как например «Выйди, выйди за Ивана», сугубо театральные по форме. Я приверженец правдивости на сцене, искренних и страстных отношений между людьми, и по форме это может выражаться по-разному. Наверное этим и горжусь, что в моих спектаклях появилась новая эстетика, где правда через образы, метафоры выходит за пределы действительности, как бы втягивает в другой мир. Где соединено чувашское национальное и европейское, то есть восточный и европейский театр. И не случайно на многих фестивалях мы завоевывали Гран при. Такие как «Земля и девушка» и «Кровавая свадьба», где переплетены и живые и неживые персонажи. И «Ежевика вдоль плетня», «Прощание с Матерой», «Свет далекого счастья», который получил Госпремию России. Недавняя премьера «День очищения» тоже не бытовой спектакль. Там я попробовал пересмотреть некоторые свои ранние режиссерские ошибки. Не стал истово блюсти чистоту жанра, ведь принято считать, что драма должна держать напряжение от начала до конца. Сейчас понял, что необязательно, необходима передышка, разрядка для зрителя. Но не терять ниточки сюжета. Самый высокий критерий для меня зрительские эмоции, вот такие, когда после этого спектакля «День очищения» одна женщина крикнула из зала; « И мы тоже очистились!». Поэтому такие поиски, эксперименты нужны.
– Когда вы стали режиссером, сразу поняли, что у национального театра есть миссия сохранения языка, его развития? Или это осознание пришло потом?
– О миссии я не думал, знал, что люблю свой язык, свою деревню, землю, свой край. Потом я полюбил и Чебоксары. Я – взращенный из этой плоти, зерна. Осознание пришло, когда я стал заниматься режиссурой. Я же почти всю классику чувашскую поставил, значит, была такая внутренняя потребность. Но ролью театра в жизни людей я, конечно, сегодня не обольщаюсь. Театр может посеять в сердце человека что-то доброе, позитивное на всю жизнь, но все же преобразовать мир – нет. Сохранение и популяризация языка – да, это одна из важнейших ролей театра. Для чувашского языка, это именно чувашский театр, и именно академический. Чистота речи, литературный язык, язык Хузангая, Ухсая, Артемьева, Ильбекова, Уяра – это чувашский академический театр. Ведь вокруг чувашского языка столько накопилось, наслоилось мусора, ржавчины, придуманного, прямо диву даешься.
– Но и самому театру приходится зарабатывать, не только высокими материями заниматься.
– В 90-ые годы мы тоже поддались этому. Комедии, комедии, комедии… Просто, просто, еще проще.. Это те годы, когда актерам детям не на что было купить молока. Хотя до 90-х в чувашский театр практически невозможно было попасть. А потом люди стали говорить, что им хватает драмы и в жизни, и приходя в театр они не хотят видеть трудное и сложное. Мы это тоже пережили. И сегодня тоже приходится балансировать в части репертуара. Хотя последние два года с точки зрения чувашской драматургии есть для меня очень приятные изменения. Две пьесы Арсения Тарасова, Пррта неплохую пьесу написал. И Марина Карягина принесла новое произведение с интересной тональностью, непростую пьесу, интересную, хотя может быть не всем она и понравится. Предложил я сделать и мюзикл, молодой писатель Николаев написал либретто, над музыкой работает композитор Юрий Григорьев. Республиканского гранта, правда, нам на это не дали. И все-таки мы решили осуществить своими силами, но уже по-другому, без приглашения хоровой и детской групп, балетного ансамбля.
– А что еще планируете поставить?
– Хочу обратиться к драматургии Чехова. До сих пор я боялся. Это самый любимый драматург. Но пьесы его настолько ажурны, хрустальны и многослойны, что нужна не только моя заряженность, но и понимание, единомышленники. Пока эту мечту отодвигают другие обстоятельства, другие замыслы. Другие постановки.
– Вам удается старейших артистов удержать в театре, несмотря на все обстоятельства. Это высокий штиль.
– Это тоже гордость театра. Мы ввели это при директорстве Николая Даниловича Григорьева. Если даже приходят новые поколения, всеми силами стараемся оставлять ветеранов, дать возможность еще работать. И это уже традиция. Расставания все равно очень болезненны. Но то, что сегодня работают Кузьмина, Яковлева, Григорьева, это на самом деле и гордость, и манок для зрителя. На фестивалях тоже только о наших старейших актрисах и говорят. И молодые у них учатся. У нас же идет постоянное обновление, через каждые 10 лет приходят новые артисты .
– Новыми артистами вы довольны? Они же совсем другие.
– Во-первых, воспитал их я. Я всегда думал, что я только режиссер. Но 11 лет назад попробовал стать и педагогом. И воспитывал студентов по той же школе, которой принадлежу сам. Первую группу выпустил для республиканского русского театра. И этими ребятами я горжусь. Хотя мне говорил один старейший актер, когда я их не отпускал играть на 3 курсе, что им все равно придется переучиваться в театре. Я сказал тогда: «Нет, им не нужно будет переучиваться. Нужно будет только расти». В чувашском театре работают и обретают опыт и умение второе поколение моих воспитанников.
– Вы всю жизнь отдали этому театру, никуда не пошли больше работать, хотя вас приглашали, фактически все взяли на себя. В результате вас иногда упрекают, что не воспитали преемника, как Товстоногова в свое время, когда и представить некого больше на этом посту.
– И что он ответил на это? Он сказал, что воспитать преемника невозможно. Он должен появиться сам и быть самим собой. И это будет другой театр. Но в нашем театре были и есть другие режиссеры. Я им помогал и давал возможность ставить, что они хотят. И покойный Корчаков, и Андриян Павлов. Сейчас тяну в режиссуру Валерия Карпова. Наталья Сергеева была в институте моей помощницей по сценической речи, а потом я привлек ее на дипломный спектакль, чувствуя в ней режиссерскую жилку. Она училась на курсах режиссуры в Москве и стала режиссером. Ее «Баба Шанель» получили Гран при на фестивале в Екатеринбурге. Сейчас подает надежды ассистент режиссера Василий Иванов.
– Вы считаете их конкурентами, носителями нового театра?
– Режиссером надо становиться. Я прошел и актерский путь, и великую режиссерскую школу Марии Кнебель. Я тоже в юности не числился в передовиках. Нужно преданно трудиться. Надеюсь, театр и в будущем не угаснет, вырастут новые дарования.
– Как вы думаете, развитие театра зависит от развития самого региона?
– Еще как зависит! И не только от денег, хотя от них тоже многое зависит, дело в отношении к театру. Сейчас все наши проблемы загнаны в русло выживания, а ведомства все больше и больше загоняются в отчеты и показы. Поэтому, мне кажется, чтобы стратегически мыслить и выстраивать что-то на будущее не остается ни сил, ни средств, ни времени. Театры России еще с 90-х по подсказке Госдумы стали, к сожалению, только сферой обслуживания.
– Что изменилось в театре с тех пор как вы пришли в это искусство?
– Я более 50 лет в этом театре, 35 лет руководителем. Когда я выпускал спектакли с элементами фольклора, меня критиковали, требовали постановок про строителей, заводы и ГЭС. А сейчас много фольклорных ансамблей, и мне не надо с этим соперничать. Я ищу другие формы народности, другие формы. Ренессанс чувашского театра – это 70-80-ые годы. Было радостно работать. И было ощущение театральной семьи. 90-ые разрушили многое. Но я пытаюсь сохранить это ощущение семьи. В театр надо приходить, оставив за порогом отрицательную энергетику. Раньше за кулисами стоял хохот, актеры играли в шахматы, улыбались, рассказывали анекдоты. Возможно, это моя ностальгия по молодости. Но сегодня стало много беготни. Люди смотрят на часы, им надо подрабатывать где-то. Молодое поколение суетится вместе с действительностью, средой. Раньше для актера театр был всем. Сегодня это лишь часть их жизни. Хотя в балете и сегодня попробуйте не встать за станок хоть день, или скрипач обойтись без упражнений. А в драматическом искусстве дилетантства вхоже больше. Если классическая русская литература пронизана неприятием к деньгам. То сейчас все ровно наоборот. Деньги все больше властвуют. К тому же у театра появился могущественный конкурент – интернет. «Поколение пепси» на все смотрит по-другому. Конечно, это только приметы времени, но все же.. Разочарований нет, а ностальгия есть.
– Насколько помогло в творчестве, что у вас жена такая актриса, как Нина Яковлева? Или были наоборот трудности из-за этого?
– Трудностей, наверное, было больше для нее. Яковлева актриса самодостаточная, индивидуальность природная, яркая. Каюсь, в молодые годы мало давал ей ролей, хотя она могла очень многое. Чтобы не говорили: «Вот – своей жене!». Хотя все равно говорили. А она в 30 лет была и травести, и 90-летних старух играла, заявляла о себе как актриса без амплуа. Мне в этом смысле было легко. Всякие склоки театральные мимо, спасибо ей за это. У нее природное чутье на то, что хорошо в искусстве, в театре, в музыке, в живописи. Мы дышим в искусстве одинаково, смотрим в одну сторону. Мы же творческие внуки Станиславского, наш педагог Василий Иванович Орлов, мхатовец, прямой ученик Станиславского. А я, выходит, дважды внук. Мария Кнебель, тоже его ученица, великого реформатора русской сцены.
