Нина Григорьева: Нам не разрешали сниматься

Актеров Чувашского театра, воспитанников первых чувашских студий, всегда отличали удивительная скромность, работоспособность и полное отсутствие «звездного» поведения. Голливудское правило, что кумир должен сохранять ослепительную белозубую дистанцию, не про них. Хотя кумирами они были. И еще какими! Десятилетиями на спектаклях выпускников ГИТИСа имени А.В. Луначарского яблоку негде было упасть. Первая Джульетта чувашской сцены, незабываемая Нарспи, одна из самых красивых женщин национального театра Нина Григорьева, отметившая в конце прошлого года свое 75­летие, рассказала «СЧ» об истоках скромности чувашских арт-­студентов времен «оттепели».
– Нина Ильинична, прежде чем отправиться в Москву на экзамены, чувашские таланты проходили отбор в Чебоксарах. Как это происходило у вас?
– Моя родная деревня Чиричкасы была всего в 50 километрах от Чебоксар по Казанскому тракту. А объявления о наборе в чувашскую студию ГИТИСа висели во всех сельских школах. В нашей тоже. Но на первый просмотр меня отец не отпустил. Сказал – не поедешь. И я не поехала.
– Строгие были родители?
– Нет, тут другая история. Мой дед умер на второй день после моего рождения. А родилась я пятая девчонка в семье. Был мой дед учителем, потом решил делать горшки, ему это больше нравилось. Но хотел, чтобы его сын, мой отец, обязательно учился. А отец учиться не пошел. И в свою очередь хотел, чтобы училась я. Говорил детям: «Я вот не учился, и видите, какая у нас тяжелая жизнь!» Но что значит быть актером, не понимал, считал – это несерьезная работа. И меня послали в Казань, в университет, учиться на метеоролога. Увы, я там не прошла по конкурсу. Отец, конечно, расстроился. Но когда объявили дополнительный набор в студию, опять не позволил. Велел заниматься, чтобы поступать в университет на следующий год. Одна из односельчанок уговорила его отпустить меня в Чебоксары. Я поехала, и меня приняли. Одну из всех. Самое интересное, я была уверена, что поступлю. Хотя сама была очень скромной, в деревне даже на девичьи посиделки не ходила.
– Вы участвовали в самодеятельности?
– Со второго класса. И в драмкружок ходила.
– Чувствовали, что очень красивая девушка?
– Нет. Ничего такого. Просто очень хотела учиться. Все равно где. Знаете, очень тяжелое было время. Тогда брали налоги с каждого улья, с каждой яблони. На девятерых детей была одна корова, надо было сто литров молока отдать, несколько килограммов масла. Шерсть, мясо, яйца – все надо было сдавать. Для себя у нас, конечно, ничего не оставалось. А работа была каторжная. С полтретьего ночи, когда чуть светлело, если серп виден, тебя уже выгоняют в поле. Председатель сам ходит и стучит по окнам: «Вставайте!» Каждому давали участок, где надо было полоть, выкапывать, убирать. Физически это было ужасно, ведь мы почти ничего не ели. Даже хлеб был из такой муки, что наесться досыта было невозможно. Поэтому, убирая рожь, выкапывая картошку или собирая хмель, я молила бога: «Помоги мне куда-нибудь поступить, уехать, увидеть жизнь, свет».
– А сколько было человек на одно освободившееся место?
– Много. Больше двухсот. Экзаменаторы меня сразу попросили станцевать. Я смело ответила: «Похлопайте хотя бы!» Музыки-то не было. Станцевала по-чувашски, что-то читала, сделала какой-то этюд. Была абсолютно неподготовленной. Пела народные песни. При этом совершенно не волновалась. А потом уехала обратно в деревню. Прошел сентябрь, октябрь, январь. Никакого звука. Подумала, что уже и не будет. Начала заниматься, чтобы опять ехать в университет. И вдруг телеграмма. Вызывали сразу на второй семестр.
– В Москве быстро сориентировались?
– Потом уже Москва стала как родная, а сначала до смешного доходило. Меня инструктировали, что в метро нужно доехать до остановки «Библиотека имени Ленина». Во-первых, мне было абсолютно непонятно, что такое метро. А во-вторых, я представила, если это библиотека Ленина, то из окошка будут видны книжки.
– Но в общежитии вы сразу встретились с земляками, со студийцами, которые уже проучились семестр.
– Это так. Но и здесь не без странностей. В комнату, а это было общежитие ВГИКа, меня заселили пятой по счету. А кроватей там было только четыре. Мы были так скромны, что ничего не требовали. Нина Яковлева разрешила мне спать на ее кровати. Так и ютились. Только через месяц я не выдержала и пошла к коменданту. И мне дали кровать.
– Москва вам понравилась? А московские театры?
– Первые впечатления от Москвы были, конечно, от метро, электричек, высоток. В ГИТИСе я первый раз увидела рояль. Во МХАТе, куда мы ходили смотреть все спектакли, ведь там работал наш руководитель Василий Орлов, играли тогда Алла Тарасова, Ангелина Степанова, Алексей Грибов. Я их помню очень хорошо. Хотелось играть так же, скорее выйти на сцену.
– Чувашская студия существовала обособленно от других студентов?
– Нет, мы общались со всеми, в институте знали всех. И в учебном театре играли с другими курсами. И на картошке всегда были вместе со всеми студентами. Это было прекрасное и счастливое время.
– Вашим первым спектаклем был «Ромео и Джульетта». И сразу главная роль.
– Это был дипломный спектакль. Когда мы уже работали в Чебоксарах, и Мария Николаевна Орлова приехала восстанавливать его для нашей сцены, я уже была в положении, и она все время говорила: «Нина, убери живот!» Такая вот была у меня Джульетта.
– Но она была одна. А играть, наверное, хотели все?
– Она была одна. И после Шекспира мне опять дали главную роль, в постановке «Проводы белых ночей». Но потом, в спектакле «В деревне», я играла мальчика. А в «Свадьбе в Малиновке» – в массовке. Правда, при распределении в «Проводах белых ночей» девочки что-то были недовольны. Тогда Мария Николаевна собрала всех и сказала: «Вы что, кто же в театре спрашивает, кому какие роли давать?»
– Сурово вас там воспитывали.
– Да, сурово. На втором курсе с нами рядом жила студентка, будущий оператор Нина Филинковская. Она очень хотела делать со мной свою дипломную работу. Нина меня выделяла, учила вести себя, одеваться. Прямо как Пигмалион Элизу! Всегда ходила со мной гулять и наставляла на путь истинный. Прочила мне большое кинематографическое будущее, говорила, что я создана для кино. Но нам категорически не разрешали сниматься. Нас предупреждали, что, если узнают о каких-либо съемках, отчислят без объяснений. И я не рискнула.
– Некоторые отчаянные все равно снимались. Хотя в чувашских студиях такого, насколько я знаю, не было. Чувашские женщины были дисциплинированными.
– Очень. Не только женщины, но и мужчины.
– А как вы в театре готовитесь к роли? Как переступаете эту черту между реальностью и сценой?
– Через слезы. У меня каждый раз через нервы и мысли о том, что я зря в актрисы пошла. Есть актеры и актрисы, у которых присутствует сценическое нахальство, а у меня его нет.
– Может быть, дело в ролях? Они у вас в основном трагические.
– Каждая роль имеет свою краску. Все они разные. Возьмите Нарспи, например. Все знают, кто это, как ее надо играть, у всех свое видение.
– А как вы сами к Нарспи относитесь? Кто говорит, она героиня, бунтарка против жестокого обращения с женщинами, а для кого-то она преступница.
– Наша преподавательница хотела поставить с нами «Нарспи» в институте. Но прочитала и отказалась от этого намерения. Сказала: «Это убийца». Но ведь Нарспи хотела, чтобы все было по любви! Она просто не смирилась. Это тяжело, унизительно, что единственную дочку выдали не по любви. Это страшно.
– Чувашская женщина, по-вашему, она послушная или бунтарка?
– Нарспи вот не смирилась. Но все же это не история нашей деревни, например. Даже судя по моим родителям, в их годы большинство выходили замуж по любви. И про бабушку мне мама рассказывала, что к жениху ее привезли на белой лошади. И тогда еще как-то выбирали по-человечески. А с Нарспи вышло по-другому. Это еще и обстоятельства.
– На вас когда смотришь, даже на фото, вы такое олицетворение нежности. Вы на белой лошади. И точно не Нарспи по натуре.
– Наверное, такая, да. Как мама. Поэтому мне тяжело играть характерные роли или жесткий бунт. У меня нет такого внутреннего противостояния людям и обстоятельствам. Я мягкая женщина. Хотя бывает, выхожу из себя. В жизни случается по-разному. За дочерей волнуюсь, за внуков.
– А сколько их у вас?
– У меня две дочери и трое внуков. Мальчики. Все уже взрослые. Один служил в армии очень нелегко.
– Как думаете, молодым сейчас труднее, чем вашему поколению?
– Нам было трудно. У нас помощи не было. И в то же время люди и отношения друг с другом были другими. Никто не мог сказать никогда: закрой дверь с той стороны. Помогали с квартирой, выслушивали, поддерживали. Такие добродушные были зрители, критики скорее приходили на помощь, чем критиковали, обсуждая спектакли. Это очень помогало, будто ты получал некие витамины.
– Ваш муж, Николай Григорьев, тоже был актером, теперь он преподает. Дети и внуки не пошли по вашему пути?
– Нет. Мы и не хотели. Для женщины это тяжело, очень отвлекает от семьи. Тем более если муж не работает в театре. Представьте, муж приходит домой после работы, а актриса вечером на работу уходит.
– Но вы сами ведь домовитая женщина, любите готовить.
– Да, готовлю. Потому что у меня в доме все время было много народу. То братья, то племянники с племянницами у нас жили. Они же и говорили: «Тетя Нина, у вас как на вокзале». Всех принимала, кормила, обстирывала. Полный двор народу.
– И в то же время в театре сыграли десятки ролей.
– Я в театре счастливый человек. Какие спектакли выпускали для нас, актеров, и для зрителей! «Бесприданница», «Тихий Дон», «Кровавая свадьба», «Власть тьмы», «Виндзорские проказницы»! И чувашские: «Айдар», «Телей и Илем», «Земля и девушка». Мне повезло, много ролей играла и в каждой находила что-то новое.