Как правило, ради встречи с известным писателем поклонники едут в столицу, на презентации и крупные книжные ярмарки. Нам же невероятно повезло — финалист премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» 2023 года Евгений Кремчуков живет в Чебоксарах. Его роман «Волшебный хор» вышел минувшей весной в издательстве «Альпина.Проза» и привлек внимание не только читателей, но и критиков. История Дмитрия Баврина и его друга Михаила Протасова, школьного учителя, которому предъявляют обвинения в оправдании нацизма, становится поводом для размышлений о современной России, исторической памяти и многих еще важных и сложных вещах. Мы поговорили с Евгением о писательском труде, литературной жизни, истории и, конечно же, о самом романе.
— Еще недавно в литературной среде тебя больше знали как поэта. Роман «Деление на ночь», написанный в соавторстве с Григорием Аросевым, хоть и побывал в шорт-листе «Большой книги», воспринимался скорее как творческий эксперимент. Как ты пришел к прозе? Сейчас она уже основательно укоренилась в твоей жизни?
— Поэтом я как был, так, надеюсь, и останусь. В этом году вышел сборник стихов «Облако всех», который я считаю для себя в каком-то смысле итоговым за последнее десятилетие (первый, «Проводник», напечатан в 2011 году). А прозаические опыты начались 10 лет назад, когда мы с моим добрым другом Григорием Аросевым решили попробовать написать что-то вместе — мне было интересно это в качестве эксперимента, как оно вообще работает. Наша повесть «Четырнадцатый» вышла в «Новом мире» в 2014 году. Потом пять лет писали роман «Деление на ночь». Параллельно с этим, но, в основном, после я пробовал писать самостоятельно. Почему проза? Чем дальше, тем больше я понимаю, что что-то, о чем хочешь сказать, создано для поэтического высказывания, а что-то — для прозаического. Не лучше и не хуже — это разные системы, разные языки.
— Кажется, история важна для тебя и в поэзии, и в прозе, тень ее присутствия проступает везде. Роман об истории?
— Да, роман о времени. Историю я воспринимаю как живое время. Люди, такие же, как мы, жили, и наша жизнь становится историей — чем дальше, тем больше. «Волшебный хор» — роман о времени во множестве значений этого слова. Тут и время историческое (его герои — поколение, родившееся в конце 1970-х, чье детство пришлось на 1980-е, буря 1990-х, которая многое смела и посеяла какие-то семена — это их юность, а сейчас им где-то за сорок); время личное — воспоминания о детстве и юности как часть личности человека. Человек на 90% состоит из памяти, и с возрастом этот процент только увеличивается. И время физическое — там один из героев даже пытается определенным образом повернуть его вспять.
— В «Волшебном хоре» мы действительно слышим множество голосов, видим взгляд на ситуацию самых разных персонажей. Есть ли кто-то из этих героев, кто представляет именно твою точку зрения или ты сознательно ни на кого себя не проецируешь?
— Я старался максимально уберечь читателя от собственной точки зрения. Мне не хотелось бы навязывать какого-то вывода о сложившейся ситуации. Роман — это не урок, это человеческая задача, которую каждый читатель может решать по-своему. Нет однозначного ответа, они могут быть разные, но равные по своему значению. Даже тем голосам в хоре интернет-комментариев, которые могут показаться совсем деструктивными, я старался дать какую-то собственную жизненную правду. Мне кажется, это правильно.
— Часто такое остается за кадром, как нечто недостойное внимания…
— За этими словами почти всегда стоит какая-то своя позиция. Может быть, она нам не нравится, но она существует.
— Кстати, если говорить о позициях. Отзывы критиков о романе, в основном, положительные: говорят о философской глубине, блестящем композиционном построении и тонких связях с литературной традицией… Но та часть сюжета, где девочки обвиняют учителя в домогательствах, вызывает дискуссию. Сейчас, когда так трудно говорить жертвам подобных ситуаций, ты представляешь историю, где оказывается, что они все выдумали ради хайпа.
— Нет, Боже упаси. Это очень сложная тема, и я понимаю, как и любой читатель, что проблема не бывает односторонней. Все плохое, что может случиться, может также быть использовано и в корыстных целях, как вот здесь у девочек. Из романа мы до конца так и не узнаем, как было на самом деле. Понятно, нам хочется верить, что ничего не было, но однозначного ответа все-таки нет. Возможно, одна из этих девочек решила таким образом его «добить», потому что вот кто-то учителю сочувствует, говорит, что он жертва репрессий — а по ее мнению, он вообще подонок. Но это не значит, что все, кто говорит о своей травме, врут и выдумывают ради хайпа. И я не считаю, что нельзя об этом говорить, чтобы не скомпрометировать тех, кто пытается реально говорить об этой теме.
— Было интересно читать этот роман еще по одной причине. Сегодня очень не хватает локальных текстов, в которых можно узнать место, где ты живешь. И тут порадовали эпизоды, где «просвечивают» Чебоксары — например, когда весь город едет на Троицу на кладбище, и половину автобусов сняли со своих рейсов, или про «Огород». Понятно, что город Энск — это не только Чебоксары, в нем и черты Смоленска прослеживаются. Из чего складывается этот образ?
— Он складывался из всех городов, в которых я жил и продолжаю жить. Когда мы говорим о пространстве воспоминаний, неизбежно происходит это наложение. Есть такой фрагмент, когда Баврин проходит через переулок, где жила бабушка, к своей школе… Эти локации в моем представлении из разных городов, но в моей памяти они размещены рядом. Чебоксары, кстати, в моей прозе вниманием не обделены — например, в поэме в прозе «Свидетельство» и в повести «Ночной словарь родного языка» Чебоксары — это и вполне определенная локация, и одно из действующих лиц истории.
— Объясни коротко, пожалуйста, про метод Протасова. Эта «машина времени» — как она работает?
— То, что мы знаем из романа — это версия Риты. Совсем не обязательно, что это реально работало так, потому что Протасов в своем письме, как автор этого метода, когда говорит о нем, упоминает, что его открыл, но никаких подробностей не рассказывает. Суть его, вкратце, такова: когда мы читаем о каких-то исторических событиях, дальних или не очень, мы воспринимаем их абстрактно и несколько отделенно от себя. Протасов пытается эти исторические абстрактные события превратить в личные воспоминания, привить их к собственной памяти, и для этого использует свои впечатления, которые переживает в ту минуту, когда читает об исторических событиях. Например, когда он писал о восстании на Сенатской площади, за окном шел тихий сентябрьский дождь, и из форточки пахло сыростью, мигнул свет… Не имеющие, казалось бы, отношения к делу детали он вспоминает ярко, и это оживляет то, о чем он читал. И оно становится частью его личных воспоминаний.
— А почему он покончил с собой?
— А он покончил с собой? Это мы знаем, опять же, только из газетной статьи, это не автор нам сказал, это в газете написали. Может, он не покончил с собой, может, он был убит — я не знаю. Не знаю не потому, что пытаюсь напустить туману. Я ведь создаю некую жизнь в воображаемом мире, а в жизни мы не на все и не всегда получаем ответы. Иногда мы довольствуемся тем, что нам сказали. Протасов мог бы покончить с собой, потому что понял, что его время кончилось. Что то, как он жил и как преподавал, стало для него невозможным. Как говорил Блок, поэт умирает не от пули, поэт умирает от отсутствия воздуха.
— Если отойти от романа. Как тебе, русскоязычному писателю, живется в Чебоксарах? Ты живешь внутри какой-то литературной чебоксарской среды?
— За исключением Москвы и Петербурга практически нигде нет настоящей серьезной литературной жизни. Есть, конечно, Екатеринбург, может быть, Вологда, но это немного другой уровень. В основном все происходит в столицах. В Чебоксарах — как и везде, всего очень мало. И это проблема не только тех, кто пишет на русском языке, это проблема устройства современной российской культуры, которая концентрируется в двух столицах.
— А твоя работа как-то связана с литературой?
— Нет, совсем никак. Я работаю в организации, которая занимается поставками электротехнического оборудования для промышленности. Не многие из современных российских писателей могут позволить себе нигде не работать. Это не мешает, но и не помогает, конечно.
— Чье мнение о романе для тебя важно? Какого читателя ты представляешь, когда пишешь?
— Для меня ценно хорошее мнение людей, которых я уважаю. Мне было приятно, когда Евгений Германович Водолазкин хорошо отозвался о «Волшебном хоре», Леонид Юзефович, члены экспертной комиссии «Большой книги», жюри «Ясной Поляны»… А еще — вот если моя дочь через 20 лет будет читать мой роман, мне действительно важно, что она о нем подумает. Это такое прошедшее в будущем.
Все, что я написал, я написал во многом благодаря моей семье, которая это поддерживает и очень сильно меня дисциплинирует. Проза — труд достаточно методичный и растянутый во времени, и важна писательская дисциплина. На это нужно время — и мне его дают, и спрашивают, правильно ли я его использовал. Это настраивает.
— Сейчас ты работаешь над новым романом. О чем он?
— Если все будет благополучно, надеюсь, что в следующем году он уже выйдет в свет. Если «Волшебный хор» — это роман о времени, то новый роман — о бессмертии. Это вторая проблема, которая меня волновала в детстве — как оно возможно и возможно ли вообще, и что тут можно придумать. И я, кажется, кое-что придумал.
