Митрополит Варнава: Делая свое дело, ничего не надо бояться

30 октября в России – День памяти жертв политических репрессий. В этот день проходят митинги, выставки и чтения, где вспоминают невинно пострадавших, а в школах даже устраивают «живые» уроки истории, на которые приглашаются свидетели трагических событий прошлого века. Наша газета представляет вашему вниманию беседу саратовского священника, игумена Нектария с митрополитом Чебоксарским и Чувашским Варнавой. Интервью опубликовано в журнале «Православие и современность». Печатается с сокращениями.
Особенно в сердце запала мысль владыки, пишет игумен и блоггер, что ничего не надо бояться, делая свое дело, свое пастырское служение исполняя. Только тогда власть будет с тобой считаться. Митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава – один из старейших архиереев Русской православной церкви и по возрасту, и по хиротонии. Мы беседуем с ним о его жизни, словно перечитывая те страницы нашей церковной истории, которые лишь из истории нам известны.
– Владыка, Вы происходите из семьи потомственных священников. Только лишь Ваш отец не успел принять священный сан, потому что был арестован накануне хиротонии. Именно это предопределило Ваш собственный жизненный выбор?
– Я с самого детства жил с Богом, несмотря на гонения. Нас «раскулачили», выгнали из дома. Нас было четверо детей, сестра и три брата. Папу забрали на Масленицу, и я его уже не видел. Мама в то время была в положении. А дедушку арестовали еще раньше, и храм остался без священника. В Великую субботу пришли и маму забирать с детьми, поскольку по приговору мы подлежали высылке. Пришли за ней – а она рожает. Высылку отложили на время, а потом уже не стали ссылать. Но отобрали все – и земли, и постройки, и скот, оставили только маленький домик вроде баньки. Церкви все были закрыты, на всю область только один храм остался. Мама меня возила в церковь за 20 километров от нашего села. Я туда ходил, молился и вырос так, можно сказать, в церкви. После войны, в 1947 году, разрешили открыть собор в Борисоглебске. А я уже подрос, и туда ходил, помогал в его восстановлении. Я один туда из молодежи ходил: ни девчонок, ни парней не было. А кто появлялся – сразу запугивали. И вот один день я помню, как сейчас. Под Великую пятницу это случилось, служба долго шла. Я выхожу, а меня у храма два милиционера ждут. Привели в отделение, дают бумажку: «Подпишись, что больше не придешь». Я отказался, а они мне говорят: «Ты подпиши, потому что нам так надо, и можешь потом ходить». Я отвечаю: «Нет». Как это соврать: подпишу, а сам буду ходить? Они меня избивали и все бумажку мне эту давали, чтобы я подписал. Били и приговаривали: «Не подпишешь, убьем тебя». Но я все равно не сдался. Вот как в житиях святых пишут: били, но я боли не чувствовал. Даже какая-то радость была. Потом какой-то их начальник пришел. «Кто такой? Почему забрали? А где документы, что вы его задержали? Сейчас же отпустите!» Вот так я победил. И всех забирали, а я один ходил, но меня уже не трогали. Позже уже, в 1953 году, владыка Николай (Чуфаровский) пригласил к себе иподьяконствовать. С отцом Иоанном (Крестьянкиным), когда он пришел к нам из Рязанской епархии, там познакомился.
– Это было уже после его возвращения из ссылки?
– Да. Назначили его в Летово, в Рыбинском районе. Работой моей владыка доволен был. Батюшки все любили меня. Жил я в это время у отца Виктора Шеповалина, настоятеля Борисоглебского собора. Отец Виктор поехал как-то в Лавру. А Пимен, первый наместник, был близкий его друг. Ну и поговорил отец Виктор насчет моей дальнейшей судьбы. И Пимен сказал: «Немедленно пусть приезжает, пока прописывают». Поехал в монастырь. Владыка свою машину послал со мной – ЗИМ. Келью мне дали, где патриаршие покои, подрясник. Послушание определили – с жезлом стоять при наместничьей службе. Вот так я и начал свою жизнь в монастыре. В мае пришел, а в ноябре уже в монахи постригли. Я молодой был, всего 24 года. Все монахи были уже старцы, опытные, а молодежи почти никого. Послушания: на кухне – братия, на просфорне – братия. Даже портной – и тот был иеромонах. Только территорию наемные убирали.
– А какие отношения царили в братской среде?
– Хорошие, мирные. Примерно 10 человек старцев было. Афонские старцы были, опытные. Просидели по 30 лет в тюрьме, все уже в жизни перетерпели. Патриарх Алексий каждый год приезжал. Однажды он и говорит: «Представьте мне, кого рукоположить. Но только представьте мне такого, достойного». Вот и решил наместник меня рукоположить.
– А когда Вам пришла пора уезжать из Лавры на епархию, как Вы эту новость восприняли?
– Я никогда не думал о таком пути. И в Лавру пришел, чтобы просто спасаться, Богу служить. Но в один прекрасный день выдвинул Патриарх мою кандидатуру. Через шесть дней после решения Синода Патриарх меня вызвал и сообщил мне. Я стал отказываться, но Патриарх говорит: «Мы, конечно, примем ваш отказ, но Синод будет решать, как наказать вас. Ну и, конечно, в Лавре вы уже не останетесь. Лучше соглашайтесь». Семь членов Синода было, пять за меня, Патриарший голос двойной. Вот так я и стал архиереем.
– Как началась Ваша архиерейская жизнь, как Вас приняла епархия?
– Все кругом новое, я никого с собой не привез, один был. Приняли хорошо, народ полюбил. Только один храм тогда в Чебоксарах оставался, всегда битком. Я прибыл не так, как сейчас: два чемодана с собой и все. Теперь уж, конечно, побольше будет. А в Лавре все-таки 21 год прожил. Перед тем, как уезжать оттуда, все раздал, что мог. На новом месте сначала было непросто, но привыкал. Ко мне приезжали, исповедовались, я ведь и духовником был.
– С уполномоченными тоже непросто, наверное, приходилось?
– Мне, разумеется, сразу условия поставили: я должен в первый же день сразу к уполномоченному, Громову Павлу Кондратьевичу. А тут Николин день. Я не смог. Пришел на другой день. Вижу – там, кроме него, еще какой-то человек сидит. И вот начал уполномоченный меня воспитывать: «Убрать настоятеля, убрать секретаря, секретарем поставить такого-то священника». А он – пьяница беспробудный. «Проповеди говорить только с разрешения цензуры. В семинарию посылать только с моего разрешения. Кто прислуживает, все сведения должны быть у меня. По приходам не имеете права ездить. Ко мне на прием в светской одежде ходить». Много давал наставлений, я все выслушал. Ну и потом говорю: «Настоятель меня устраивает. Он у меня работает, не у вас. И секретарь меня тоже устраивает, и он у меня работает. В семинарию поступать – так они у меня будут служить, не у вас же. Светской одежды у меня нет, только духовная. Так что будете приходить сами ко мне. По приходам ездить буду – присягу давал». И еще сказал: «Павел Кондратьевич! Я вас выслушал, вы тут правящий архиерей. Я сейчас еду в Синод и заявлю, что мне тут делать нечего. Тут уполномоченный управляет. Даю вам три дня на раздумье, как вы решите». Через три дня прихожу, он один уже сидит. И начал по-другому говорить: «Мы с вами будем работать. Вы никого не предаете. Такие мне и нужны. А то только скажешь – они все сразу соглашаются, своих же священников… Мы будем хорошо работать». И, правда, все было хорошо. Не было проблем. Главное – жить со спокойной совестью, никого не предавать и всех защищать. Я не сдавал. И жил хорошо. Хотя, конечно, были моменты. Запрещали ведь все кругом. Например, священник делал свечи. Раньше нельзя было. Местные власти узнали. Вызывает меня уполномоченный: «Снимаю с регистрации». Я отвечаю: «Да, вы имеете право снимать. Он нарушил ваш закон. А мой закон никто не нарушал. Вы регистрацию отберете, а с моим указом он все равно будет служить». – «Как?» Я говорю: «Так. Будет с моим указом и все». И он побоялся снимать с регистрации. Много, конечно, с той поры изменилось! Тогда и приходов-то было 35, а сейчас 220.
– Владыка, с одной стороны, понятно, насколько трудно было служить и управлять епархией в те годы. Но сейчас, когда уже вроде бы нет над нами никакого гнета, легче ли стало?
– И легче, и трудней. Легче, потому что мы свободные. Прежде попробуй священник что-нибудь не то сделай, что уполномоченному не по нраву, – сразу с регистрации. А сейчас – делай, что считаешь нужным. Труднее всем этим управлять. Раньше батюшки ходили, как по струнке, старались ни церковного не нарушать, ни светского. Теперь власти больше бояться не надо, так и архиереев тоже не боятся. Строгостью не возьмешь. Запретишь, а они могут и в секту уйти, в раскол. Поэтому что-то менять к лучшему можно лишь собственным примером в первую очередь. Благочестивой жизнью. Тогда что-то получится.