Европе откроют чувашского Айги

Всем, кто любит и знает поэзию Геннадия Айги, известен важный факт из его биографии, когда молодой еще поэт, студент Литературного института, пришел со стихами к Борису Пастернаку и получил совет перейти в творчестве на русский язык. Геннадий Айги совет принял, его стихи «заговорили» на русском, а он стал поэтом русского авангарда с мировым именем. Стихи на чувашском будто бы остались его частным делом, неизвестной страницей даже для многих исследователей. Спустя семь лет после его ухода из жизни этот пробел восполняют его сестра, писательница и переводчица Ева Лисина и шведский издатель, переводчик Микаэль Нюдал.

С ними встретилась Рита Кириллова.

 – Микаэль, вы с Евой Николаевной начали работать над переводами чувашских стихов Геннадия Айги на шведский язык. С чего началась эта совместная работа?

– Мы знакомы уже давно, с тех пор, как скандинавские поэты и художники стали приезжать в Чебоксары на поэтические фестивали. Но за последние года три  стали общаться гораздо чаще. И более по делу. Нынешней весной мы пригласили Еву в Стокгольм для участия в одном из наших семинаров, куда мы обычно приглашаем гостей из разных стран и где обсуждаем критические, литературные и философские вопросы. Эта встреча была посвящена как раз и ее работе над чувашским переводом Библии и стихам Геннадия Айги, которого в Швеции очень хорошо знают и любят. И наша гостья из Чувашии читала доклад о переводе, о языке, о чувашской письменности. А на следующий день мы читали «Завязь», раннюю поэму Айги, написанную на чувашском. Об этой поэме мы слышали раньше, знаем, что поэт сам ее переводил и читал подстрочники Пастернаку. Но непосредственного контакта с этой поэмой ни у кого из нас не было. Поэтому мы попросили, чтобы Ева сделала для нас новые подстрочники. Участникам семинара это было очень интересно.  И свои впечатления об этой новой для нас странице творчества Айги обсуждали уже тогда, на этом семинаре.

– Это оказалось неизвестной страницей в его творчестве?

– Не страницей, а неизвестной стороной писателя и поэта Айги. Ведь мы хорошо знаем Айги как русского поэта. Знаем, что он родом из Чувашии, что его родной язык – чувашский, что он писал стихи на родном языке. Но никто ни в Европе, и у нас в Швеции тоже не задавался вопросом: что это значит? И тогда родилась эта идея сделать русские подстрочники к его чувашским стихам, а потом вместе поработать и над переводами на шведский и норвежский.

– Как вы выбирали стихи для перевода?

– Это делала Ева. Здесь я во всем должен полагаться на нее. За лето подстрочник был сделан.  И сейчас, когда я приехал в Чебоксары, мы за несколько дней прошли 30 стихотворений. Это очень много. Причем мы не только тщательно проходим тексты, я пытаюсь и как можно ближе читать на чувашском. Получаю хоть какое-то представление о том, как работать с этими стихами. Потому что вижу и слышу ритм, структуру стиха. Во время этой работы Ева очень много рассказывает о языке, какие у того или иного слова оттенки, какую они создают атмосферу и т.д. И о биографии поэта, которая всегда сказывается на стихах, она выражается этими стихами. Таким образом, накапливается материал разного рода. Один чисто стихотворный, другой биографический.

– И все это может войти в одну книгу?

– Пока неизвестно. Есть, конечно, мысль каким-то образом все это издать. Но мы решили пока не думать об определенном издании, а работать для того, чтобы переводчики Айги на шведский и норвежский узнали чувашский облик знаменитого поэта. Если все подстрочники получатся, то можно будет подумать и об издании. К этой задаче (опубликовать чувашского Айги в Европе) нужно подходить очень осторожно. Потому что чувашский Айги все же отличается от русского. По манере, даже по поэтике. Если не отнестись к этому бережно, то есть риск исказить портрет и русского Айги, и портрет поэта в целом. А если сделать это правильно, то этот портрет станет лишь ярче и богаче.

– Вы говорите, что в Европе читатели и исследователи Айги знали о том факте, что существовали стихи поэта и на чувашском языке. А сам Геннадий Николаевич никогда не рассказывал о них?

 – Нет. Знаете, у нас есть такая упрощенная картина положения вещей. Те, кто тщательно  и внимательно читали предисловие и послесловие к стихотворным сборникам, рецензии,  знали, что Геннадий Айги родился в чувашской деревне, начал учиться в Москве как чувашский  поэт, а потом по совету Бориса Пастернака перешел в творчестве на русский язык. Это первая ошибка в нашей картине. Потому что на чувашском он продолжал писать все время. Другая ошибка возникает из-за того, что мало кто понимает в Европе, какова Россия внутри. Мы всегда думали, что Россия – это такая страна, где живут русские. Даже когда люди читают о чувашах и других народах и принимают это всерьез, то до конца все равно не понимают, что это реально другие языки. И поэтому те, кто читает стихи Айги, часто думают об этом  чувашском пласте таким образом: «Хорошо, это было, но это не важно. Важно, что потом он писал на русском». А мы, кто сюда приезжает и общается с людьми, которые его знали, уже понимаем, насколько для него это был важный пласт. Для его становления поэтом и его поэтического развития в целом. Это как раз тот пласт, что связывает для нас его русскую поэтику с его биографией. И эта связь становится понятнее и очевиднее для нас, когда мы работаем над его чувашскими стихами.

– Вы открыли для  себя в этом нового Айги? Если да, в чем это выражается?

 – Это открытие, которое еще создается. Оно в процессе. Но я бы сказал, есть черты, которые бросаются в глаза. Например, тут мы встречаемся с поэтом, более традиционным по форме, чем тот, которого мы знали до сих пор. Он рифмует, пишет песнеподобные маленькие вещи, которых просто нет на русском. По крайней мере, я таких не видел. Даже если говорить о «Поклоне пению»,  то это уже обработка, да и та все же сильно отличается от традиционной формы песни. А в том материале, что у нас есть сейчас, можно найти 2-3 стихотворения, где видно, как он вырывается из этих традиционных форм. Как начинается этот процесс. И это очень интересно наблюдать. Как он сначала пишет такие симметричные, простые, плавные по ритму и со строгими рифмами вещи. А в конце 50-х ритм кое-где уже не метрический, а строится по иным правилам, на динамичности живого предложения. Надо читать эти стихи вслух, чтобы почувствовать, как длинные строки опираются на традиционные, но все-таки уже не метричные. В скобках замечу, что главное мое открытие, чего я ожидал и на что я надеялся, это то, что тут есть очень сильные стихи. Они очень отличаются от русских, но не уступают им по своей силе.

– Как вы думаете, Геннадий Айги дал бы благословение на такую работу?

 – У него есть такая фраза, что он весь вышел из этой поэзии. Он сам как бы показывает: там мое начало.

Переводя чувашские стихи, мы должны постоянно помнить о том, что это творчество одного поэта, одного человека. Не только шведская картина Айги, но и русская картина о нем без этих переводов выглядит односторонней.  Когда мы познакомились с Геннадием Николаевичем, это было в Москве в 2000 году, мы не говорили о нем как о поэте, а говорили о чувашской антологии, которая была переведена на шведский, о Чувашии. Это было его желание. И я понимаю, как он хотел, чтобы нам стал понятен этот чувашский компонент в его жизни и творчестве. Он очень хотел, чтобы чувашские поэты приезжали в Швецию, а шведские поэты и художники ехали не в Москву, а в Чувашию. Поэтому тут же родилась идея сделать фестиваль. Он очень хотел, чтобы Чувашия стала понятной и для шведов. Напрямую, а не через его русскую поэзию. Я тоже принял это как предложение. И как просьбу, чтобы я обращался к нему и как к чувашскому поэту. Последние пять лет его жизни мы довольно тесно сотрудничали. И он очень радовался фестивалям, которые здесь состоялись. За эти годы, что мы общались и работали вместе, главным для него всегда было приближение самой Чувашии к Скандинавии. Это и есть ответ на вопрос. Еще один важный момент. Это то, что мы работаем в атмосфере доверия друг к другу. Я очень доверял Айги, и когда мы работали, у меня было  такое ощущение, что он мне доверял тоже. Сейчас такое доверие есть у нас с Евой. Благодаря этому доверию мы можем осмелиться делать то, что делаем.

– Интересно, что Леон Робель писал об Айги целую книгу и не упоминал об этих стихах.

– Думаю, просто не задавался таким вопросом.

– Но они же входят в полное собрание сочинений.

 – Да. Но никто при этом не спрашивал, если есть и такие стихи, можно ли их переводить. Сейчас это кажется странным. Хотя есть очевидное объяснение. В Европе мало кто говорит по-чувашски.

– Но по большому счету сейчас вы выступаете переводчиком с чувашского.

– Но по-чувашски не говорю? Это так. Но я 20 лет работаю переводчиком, то есть у меня большой опыт. И опыт работы так называемым одиноким переводчиком (это когда всю работу делаешь в диалоге с книгой). И большой опыт работы вместе с другими переводчиками, лингвистами, поэтами в разных мастерских (так мы называем подобную совместную работу). В некоторых из них я работаю переводчиком с русского, которым владею. И тогда являюсь лингвистом и переводчиком в традиционном смысле. Но иногда перевожу с языков, которых не знаю. Например, таким образом я много переводил с литовского. Просто потому, что не было человека, который мог бы сделать художественные переводы с литовского на шведский. Мы работали впятером, два шведских поэта, два  переводчика с литовского и я. Присутствовал и сам поэт. Сравнивая все эти опыты, могу уверенно сказать, что работать вместе, хоть и над языком, которого не знаешь, гораздо лучше, чем работать одному, пусть и над языком, который тебе хорошо известен. Потому что когда работаешь вместе с другими людьми, процесс понимания и перевода стихов происходит совершенно по-другому. Когда он весь внутри тебя, то ему ничего не мешает. Ты сразу понимаешь и сразу пишешь. Все просто. А когда работаешь с кем-то, ты должен им рассказать, объяснить, что ты понимаешь, чувствуешь. И тогда все сложнее, а, значит, ты работаешь намного глубже в материале.

– Такой поиск активнее?

– Безусловно. И ты добиваешься большего знания. Конечно, требуется больше работы, но зато и результаты будут лучше. И, наверное, на основе этого опыта я осмеливаюсь сейчас работать над чувашскими стихами. К тому же Еве я доверяю полностью. Она может мне полностью показать, как устроены эти стихи, может дать полноценную картину того, что там происходит.

– Вы уже знаете, сколько потребуется времени для этой работы?

– Нет, это не определено. У нас пока есть только намерение издать полное собрание сочинений на русском, шведском и норвежском. Эта работа будет длиться как минимум 5 лет. А тот материал, который накапливается сейчас, будет помогать нам в этом процессе, потому что в нем так много откровений, новых знаний. И в ходе этого процесса мы должны понять, как поступить с этими переводами: сделать отдельным томом в этом издании, включить хронологически во всех его томах или издать отдельно в каком-то журнале. Много вариантов. Но я думаю, мы не будем откладывать этот вопрос в долгий ящик.

– Сейчас получается так, что на шведском чувашские стихи Айги дойдут до читателя быстрее, чем на русском.

– Я думаю, что на русский язык перевести эти стихи сложнее, чем на шведский.  И вот почему. Как у двуязычного поэта, у него все-таки была своего рода стена между языками, между частями творчества. И можно сказать, что чувашская поэзия, это та поэзия, которая написана НЕ на русском. В этом заключается ее суть. Когда мы переводим на шведский, мы эту суть не нарушаем. Потому что для шведского этот вопрос нейтрален. Но внутри самой сути его творчества на чувашском  такой момент есть.

 Ева Лисина: Не каждый переводчик это осилит

– Ева Николаевна, вы сделали подстрочники к чувашским стихам Геннадия Айги. Предполагается ли и художественный перевод, и кто его может сделать?

– Совершенно ясно, что не каждый переводчик может это осилить. Чувашский Айги – очень тонкий поэт, работавший со словом, как изысканный архитектор над своими строениями, даже в самых простых, на первых взгляд, стихах. Поэтому тут нужна ювелирная работа. Я пока не вижу такого «ювелира».

– Вы сами не планируете выступить таким переводчиком?

– Нет, переводчиком я выступить в этом случае не могу. И вот по какой причине. Для этого надо владеть всем богатством русского языка. Мы как-то с Геной читали книгу  Валентина Распутина «Живи и помни», она тогда только что вышла, и говорили о русском языке. Меня это тогда так поразило. При чтении первой же страницы брат воскликнул: «Ох, какой язык!» Я ему сказала: «Ты же пишешь на русском языке, ты тоже им владеешь». А он ответил: «Я знаю его достаточно хорошо для работы. Но так, как Распутин, русским языком я не владею». Вот и я тоже хорошо знаю русский язык, мне его достаточно для работы, но чтобы так перевести Генины стихи на русский, как они написаны у него на чувашском, – этого недостаточно. Ох, какие там есть стихи! Как трепетно он любит чувашскую землю. Каждый уголочек. Вчера только переводила: «Этот куст крапивы надо было любить больше…» Просто удивительно!

–  Геннадий Николаевич не оставлял завещания по этому поводу, хотя бы устного?

–  Мы с ним всегда говорили на чувашском. Читали дома на родном языке. Хорошо зная и чувашский, и русский, не ощущали с этим никаких проблем. Поэтому он и не думал о переводах этих стихов. Говорил, что это уже от него не зависит. И еще я помню один разговор по поводу поэтических переводов. Тогда только что выпустили русские переводы Васьлея Митты. Это для Айги была просто трагедия, он был уверен, что не надо было этого делать. Потому что не переводится его чувашский. И я тогда спросила: «А твой?» Он ответил: «Ну, со мной другое». То есть этим он как бы говорил: «Мне не страшно, если переведут». Но напрямую нет, не говорил.

–  А как он сам относился к своему раннему творчеству?

–  Так же  как к стихам на русском, он никогда их не сравнивал. В предисловии к одной книге он говорит, что весь вышел из двух поэм «Завязь» и «Начало». И это действительно так. И сейчас мне кажется очень странным, как даже исследователи не обратили внимание на его чувашское творчество, писали о нем, не зная его чувашских стихов. Удивляюсь и почему этот пласт всегда оставался в стороне. Однажды на вечере в Библиотеке иностранной литературы ко мне подошел один читатель и говорит, что, конечно, Айги переводил французов, и благодаря этому стал поэтом. Я была совершенно в шоке от этих слов. Мне казалось,  что я не понимаю этого человека. Айги стал поэтом благодаря переводам французской поэзии?! Да он к переводу с французского уже подошел как поэт! Когда этим летом я читала подстрочники с чувашского одному поэту, тот был удивлен, сказал: «Он в них такой же поэт, как и на русском, такого же масштаба!» Я не удержалась: «А вы не знали?»

–  А каково ваше отношение к этим стихам?

–  Мне он на чувашском, конечно, гораздо ближе, мне с ними «теплее». Там есть  невероятная нежность. И потом. В самые трудные минуты Гена всегда писал на чувашском. Когда ему надо было сказать сокровенное. Хотя и на русском, и на чувашском они для меня равноценны.