Карамазовы — в каждом из нас

И это должен понять даже школьник, пришедший на спектакль по Пушкинской карте

В конце сентября в Русском драматическом театре состоялась премьера постановки «Братья Карамазовы» по одноименному роману Федора Достоевского, которую уже сегодня называют одной из самых ярких премьер года и большим шагом в развитии самого театра. Спектакль — первая работа в Чувашии питерского режиссера Олега Куликова, прозвучавшая мощным аккордом во многом благодаря работе прекрасного актерского коллектива. В главных ролях — Вадим Валов, Денис Латышев, Андрей Аверин, Владислав Савельев, Оксана Ананьева, Анна Яковлева. О работе над спектаклем, новом творческом опыте и неизменной актуальности русской классики мы поговорили с исполнителем роли Ивана Карамазова Андреем Авериным.

— Это ведь не первая ваша театральная встреча с Достоевским. Весной на сцене Камерного театра шел «Человек из Подполья», где вы выступили в качестве режиссера. Работа над постановками шла одновременно?
— Нет, режиссерская работа была начата еще в конце ноября прошлого года, но так как театр не имеет собственной труппы, она сильно растянулась, и спектакль вышел только в марте. А ставить «Карамазовых» в РДТ начали только в конце июня. Так что большой взаимосвязи между ними нет — кроме общего автора, конечно.
— Вам нравится Достоевский? Почему вы решили обратиться к этому материалу? Казалось бы, трудно найти что-то менее подходящее для театра — Достоевский ведь скорее про философию, про рассуждения — у него больше разговоров, чем действия.
— Смотря о чем идет речь. В его самых знаменитых романах — «Бесы», «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы» — как раз очень много действия. Особенно это касается «Преступления» и «Карамазовых» — это такой детектив, расследование. Если говорить о «Записках» — это, по сути, произведение, с которого начался Достоевский, каким мы все его знаем. Тот самый Достоевский, который побывал в Европе, посмотрел на мир, что-то понял и про Россию, про русского человека, чем мы отличаемся от остального мира, и начал писать об этом. Я считаю, что это гениальнейшее произведение, оно наисложнейшее, если говорить о самом литературном материале. Оно нестандартно решено композиционно — автор сначала показывает следствие, а в конце — причину. Причем это следствие представлено в форме потока сознания — и показать это в театре очень непросто… Сейчас, глядя на него новым взглядом после работы с Олегом Николаевичем, я понимаю, что много сделал неправильно, и планирую это изменить.
Олег Куликов — потрясающий режиссер. Мне невероятно нравится его эстетика, его видение театра, подача, раскрытие материала через театральные средства, представления о художественности. Вот он говорит: музыка, свет — все должно работать в спектакле так, что мы должны потом спросить, а был ли в спектакле свет? А была ли музыка? Все должно быть взаимосвязано, работать на одно — на атмосферу, на артиста.
Если возвращаться к «Запискам», то для меня Достоевский, которого я знаю и люблю, начался именно с этого произведения. Не зря и Ницше, и Камю, и Сартр, и все, кто обращается к экзистенциальной философии, считают его своим неофициальным учителем. Его очень трудно читать, но если понять, что он пишет, и посмотреть с этой точки зрения на наши дни, очень много можно узнать про себя нового. Он пишет про русского человека (хотя, казалось бы, люди все одинаковые в плане примитивных вещей — мы все любим, смеемся, злимся), но в плане психологии русского человека — как он думает, чем живет — в этой книге все написано.
— Вы считаете, есть нечто неизменное в русском человеке?
— Да он не меняется, абсолютно. Иначе не было бы ни Салтыкова-Щедрина, ни Чехова, если бы что-то поменялось. Просто способы жизни нашел другие, приспособился, а проблемами он живет теми же самыми.
— А «Братьев Карамазовых» вы до этой постановки читали? Какие у вас любимые вещи у Достоевского?
— Читал, конечно. «Преступление и наказание» очень люблю, еще со школы, мне нравится «Идиот», а «Карамазовы» — больше всех, потому что это квинтэссенция всего, что написал Достоевский. Тут и «Преступление и наказание», и «Идиот», и «Бесы», и ранние его произведения.
— И поэтому так естественно звучит, когда режиссер меняет что-то, привносит цитаты из других произведений. В этом спектакле, как мне видится, весь Достоевский представлен на сцене, и очень органично, это не кажется каким-то самоуправством.
— У Олега Николаевича стояла не то чтобы нереальная, но очень сложная задача — вложить не сюжет, но саму суть Достоевского в два с половиной часа и сделать это так, чтобы люди, приходящие по Пушкинской карте, не засыпали, а им бы было интересно. И это, мне кажется, ему удалось.
— Вы сами вызвались на роль Ивана? Как вообще происходило распределение ролей?
— Все было очень просто: приехал режиссер, вызвал на собеседование — оно длилось минут пять. Профессиональному режиссеру надо только посмотреть, задать пару вопросов — просто о жизни. Какой артист, какой человек. Я, честно говоря, очень обрадовался, что мне не дали Алешу Карамазова, — логика ведь простая, я самый молодой в театре, почему бы мне не играть самого молодого. Я всегда хотел сыграть Ивана. Для меня лично это такой русский Гамлет. Тот объем мыслей, рефлексии, которая происходит внутри него, — это гамлетовский масштаб. Было сложно, но было безумно интересно работать над ролью.
— Режиссеры бывают разные, а как работает Олег Николаевич?
— Я не знаю. Если я пойму, как он работает, то, наверное, стану миллионером. Абсолютно без какого-либо давления. Иногда становилось страшно от того воздуха, который он нам давал. Почему он вообще ничего не говорит? Все время хвалит? Иногда сделает малюсенькое замечание — действенное — и все. И только в конце я понял: истинный режиссер дает направление, и артист (это Эфрос еще говорил) должен сам дойти до понимания. Вот так он и работает.
— А как-то поменялось ваше представление об Иване в процессе работы над этой ролью?
— Скорее, пришло осознание объема. Когда читал, я как-то не до конца видел, какой здесь масштаб проблемы. Он не просто рассуждает о вере и неверии — все намного глубже. И этот его монолог в первом действии — о насилии, о том, нужно ли его наказывать, нужно ли отвечать насилием на насилие — он никогда не терял актуальности, а в наше время — особенно.
— Как вы считаете, Иван — это главная роль? Вообще кто в этой истории главный?
— Здесь нет главных героев в традиционном понимании. Это не Иван, не Митя, не папа… Главная роль здесь, по-моему, у народа, у русского человека. Потому что Карамазовы — они в каждом из нас.
— А о чем, по-вашему, этот спектакль? Ведь роман может быть гораздо шире, а постановка часто охватывает какой-то конкретный пласт, одну сюжетную линию.
— Это очень сложный вопрос, и на него нельзя ответить одним предложением. Вопросов, которые ставит автор, миллион, и ни на один нет ответа. Вот и спектакль об этом. Он и о насилии, он и о вере. Почему происходит то, что происходит, если на небе есть Господь, почему он это допускает? А если его нет, это все объясняет, но тогда как жить, если Бога нет? В этом и прелесть спектакля и искусства вообще — оно задает вопросы. А каждый должен отвечать на них сам. Или не отвечать, думать об этом. Если люди уходят, задумавшись, это прекрасно.
— Было уже два показа, много зрителей по Пушкинской карте. Как вам кажется, как реагирует зритель? Видно ли понимание в глазах детей?
— Со сцены мне этого не видно, но те, кто был в зале, говорят, что школьники сидели затаив дыхание. Это заблуждение, что если дети пришли, может, отчасти не по своей воле, они будут сидеть и галдеть. Если ты играешь хорошо, если это хороший спектакль, то можно увлечь кого угодно. Сделать так, чтобы он смотрел и переживал по-настоящему.
— Возвращаясь к больным вопросам. Как быть, пропустив это через себя, все понимая? Как с этим жить?
— Верить в людей. Как там говорит Иван? «…Такого закона природы — чтобы человек любил человечество — не существует». Надо верить не в человечество, но в человека. Надо верить, что все изменится. Мир двигают личности. Надо воспитывать личности и верить в них.