Культурный центр «Полигон» в рамках образовательного курса «Актуальные практики современной культуры» провел для жителей Чувашии виртуальный мастер-класс «10 форм общения с прошлым». Руководитель образовательного центра Государственного музея истории ГУЛАГа (Москва) Константин Андреев рассказал о том, как в современных условиях взаимодействовать с исторической памятью, как лучше изучать и сохранять семейную историю. Об этом и о многом другом он рассказал и в интервью после мастер–класса.
— Константин, поздравляем с открытием вашего музея после режима самоизоляции. Почувствовали ли вы какие-то изменения в работе?
— Другие московские музеи немного раньше стартовали, и мы смотрим на опыт наших коллег. Успели много связанного с эпидемиологической безопасностью внести в работу: от разметки до организации экскурсионных программ. Одними из первых к нам пришли, как ни странно, иностранные граждане, которые каким-то образом оказались в стране, а еще слабовидящие и незрячие, для которых мы подготовили специальную программу. Нам очень дорого, что они соскучились по культурному досугу. Вообще же сейчас, согласно официальным данным, в разы сократилась посещаемость музеев, и пандемия, безусловно, сказывается и еще скажется на развитии музейной сферы.
— Есть ли интерес к музею со стороны молодежи? В музеи она вообще ходит?
— В московские музеи — ходит. Уже сложилась культура посещения, это полноценная часть досуга в выходные и будние дни. Тем более многие московские музеи, и наш один из первых, изменили график работы: теперь мы открыты каждый день до 9 вечера. И это удобно, потому что работающие люди имеют возможность провести свой вечер содержательно, вместе.
Что касается школьников, то летом они приходят меньше, — в основном по одиночке, но в течение года бывают постоянно, организованными группами. При этом ученики могут посещать городские музеи бесплатно, по социальной карте учащегося. Это стало возможным благодаря решению правительства Москвы. Кстати, в последние полтора-два года многие старшеклассники приходят к нам самостоятельно. И радует то, что многие музеи превращаются в модные (в хорошем понимании слова) места, которыми молодые люди не боятся делиться в социальных сетях.
— При работе со школьниками есть какие-то возрастные градации?
— У нас есть ограничения 12+, но мы принимаем младших школьников на разные программы, которые ориентированы на изучение истории семьи, на первое знакомство с темой репрессий и повседневностью ХХ века. Самое главное в этом — организация диалога между поколениями, и, если школьник 10-11 лет после посещения музея задаст вопрос бабушке о том, как она ходила в школу, в какое время жила, то программа-минимум, можно сказать, выполнена. А вот для старшеклассников характерен интерес к политической обстановке в стране, к проблеме выбора в сложных жизненных ситуациях (в том числе и морального выбора).
Посещение музея — это не несколько параграфов в учебнике, а полноценный рассказ о жизни общества, о сложных темах, которые заставляют увидеть противоречия между какими-то убеждениями. Мы легко могли бы сказать, что тема музея — про палачей и жертв, но это — штамп, который фактически умаляет и историю, и человека. Важно понять, что все гораздо сложнее, нужно показывать разные позиции, задавать вопросы, учить критическому мышлению, чтобы школьники выходили из музея с поиском ответов. И процесс поиска важнее, нежели сами ответы.
— Согласно одному из опросов исследовательского холдинга «Ромир» только 22% россиян занимаются изучением своей родословной, но при этом почти половина респондентов (48%) хотела бы найти информацию о своих предках. Расскажите, как человеку самостоятельно начать такой поиск?
— Я на мастер-классе рассказывал и сейчас хочу повторить — первым делом необходимо зафиксировать то, что сегодня есть и может уйти из семейной памяти. Если в семье есть пожилой человек, надо успеть записать его воспоминания, задать все вопросы, которые мы откладываем на потом. Часто случается так, что, когда человек уходит из жизни, мы понимаем, что вот этого-то я и не спросил, — и все… Образуется вакуум, который нечем заполнить. И мы гложем себя, что не успели спросить, а уже поздно.
— А как же поиски в архивах?
— Архивы, конечно, содержат информацию, и она более-менее стабильна. Если метрическая книга XVI или XIX века сохранена, то она лежит в архиве, и ты до нее доберешься и через 10, 20, 30 лет и, может быть, легче дойдешь, потому что постепенно архивы цифруются и выкладываются в сеть. Мы уже сегодня можем иметь онлайн-доступ к тем документам, которые не могли видеть в интернете лет 10 назад. Это, например, базы Министерства обороны по погибшим и без вести пропавшим, по наградам Великой Отечественной войны или Первой мировой войны.
Архивы обрабатываются и будут доступны нам, а к семейной памяти, которая ускользает и уходит сегодня, надо уметь бережно отнестись — отсканировать все документы, подписать аккуратно, кто изображен, где снимок сделан, спросить у всех родных. Я не случайно все время призываю: оцифруйте фотографии, поставьте большой экран и показывайте своим близким эти фото, фиксируя процесс на видео, — и у вас останется запись с коллективным аннотированием снимков. Это уже сам по себе артефакт, ну и из него вытекает много открытий.
— Каких, например, открытий?
— Когда я еще только начинал заниматься семейной историей, на праздник в честь юбилея моего прадеда, собрались родственники, двоюродные братья дедушки. Они все росли в одной деревне, дружили, общались. Зашел разговор о войне. Надо было видеть, как они вспоминали одного из родственников, погибшего на фронте совсем молодым, как рассуждали о войне, какие сильные эмоции испытывали, как они плакали. И ты понимаешь, что это и есть семейная история, с переживаниями, с событиями, которые объединяют или разъединяют.
— А какие формы сохранения семейной памяти из тех, что вы называли на мастер-классе, вы сами используете?
— Почти все упомянутые способы — это то, что уже пройдено в семье. Я стараюсь уделять время, чтобы поработать с семейным архивом: что-то законсервировать, отсканировать, записать воспоминания. Если мы собираемся за столом и речь заходит об истории семьи, то обязательно включаю диктофон. Недавно мы были на даче и мама начала рассказывать, как они жили на Дмитровке в Москве. У моего прадеда там был собственный дом. Когда мама родилась, ее отец, мой дедушка, посадил грушу. И вот уже дома нет, а дерево это и поныне растет. Я его еще не видел, но, как только вернемся с дачи, обязательно сходим посмотреть.
— Всю информацию храните в цифровом виде? Насколько в таком случае высока вероятность утраты данных?
— Я храню семейный архив на трех жестких дисках, которые находятся в разных местах. Если они рядом и случись, например, пожар, наводнение, кража, то велика вероятность потери данных. Есть облачное хранение, какие-то вещи храню там. Некоторые материалы я дублирую и передаю другим веткам семьи. Сохранять информацию сегодня — это прежде всего копирование и дублирование.
— А если у человека нет времени или возможности заниматься сохранением архивов, но какие-то материалы все равно скопились?
— Вообще часто мы призываем людей к тому, чтобы цельные комплексы документов, связанные с историей страны, семьи, они передавали в архивы— если чувствуют, что у них это будет храниться не так качественно. Многие отдают документы и экспонаты в музеи и архивы, а им возвращают цифровые копии. Если это стало частью архивного или музейного фонда, то всегда можно этим воспользоваться.
И еще, к сожалению, если так складывается, что в семье нет потомства, остается один человек, у которого находятся фотографии и документы, то после его смерти все это очень часто отправляется на помойку. Таких случаев очень много: достаточно в субботний день утром выйти в центр Москвы, Санкт-Петербурга или любого крупного города — и вы увидите в контейнерах семейные архивы, потому что квартиры перепродаются, ненужное выбрасывается, документы веером лежат по помойкам. Об этом тоже надо думать и помнить.
— Как вы каталогизируете семейный архив и какие советы дадите любителям?
— У меня на компьютерах и жестких дисках существует определенная система, похожая на принцип музейной или архивной работы. Если упрощенно, то есть папка, в которой находятся, например, фотографии; каждая — в конверте, на который наклеена небольшая копия фото, чтобы не открывать лишний раз и понимать, что находится внутри; в этой же большой папке хранится лист описи. Электронный вариант — то же самое, но в цифровом виде.
Можно выбрать принцип хронологический: фотографии и какие-то документы раскладывать по годам. Можно хранить информацию по персоналиям. Можно собирать документы на пересечении: по хронологии и по персоналиям, можно — по местам жизни семьи. Я выстраиваю систему с точки зрения персоналий.
— Насколько далеко в прошлое семьи вы продвинулись?
— Я работаю вширь. Мне сейчас очень важно наладить коммуникацию со своей дальней родней, нежели прорываться вглубь веков. Я создаю базу ХХ века и нашел родственников, с которыми не общались никогда, и это безумно интересно. У нас в семье есть такая история: брата моего прадеда репрессировали, отправили в Коми, там он отбыл срок в лагерях, а после остался в республике, и, получается, ветка семьи отделилась. Позже все эти пертурбации 1980-х — 1990-х годов — и связь оборвалась. Благодаря записям дедушки я их нашел, мы сейчас дружим, общаемся. Мои семиюродные племянники и племянницы уже оказались иностранцами, потому что браки и любовь делают свое дело. И это удивительно и очень интересно, когда у тебя по всему миру родственники, и ты с ними общаешься.
— Хорошо, когда в семье есть такой человек, такая точка коммуникации, как вы.
— Во многих семьях есть такие люди. Это такая закономерность, как и в стране, например, есть музейщики и архивисты, которые сохраняют память о прошлом.
— Вы на мастер-классе рассказывали о семейной книге своей бабушки. Это тоже пример человека, который сберегает историю.
— Создавать свою книгу бабушка начала в конце 1980-х годов. Как раз в то время, в эпоху гласности, стало популярным обращение к корням: открывались архивы, модным становилось изучение истории. И вот однажды в радиопередаче бабушка услышала фразу: «В каждой семье должна быть книга в единственном экземпляре». И бабушка взяла бухгалтерские книги и начала писать. Задача была простая: зафиксировать все то, что она знает об истории своего рода, о семье. Потом эту книгу, когда закончились воспоминания, бабушка стала вести как дневник, записывала какие-то размышления, стихотворения, повседневные вещи, то есть теперь это хронология семьи уже в XXI веке. Книге, точнее, нескольким томам, около 30 лет, и это серьезный исторический источник для нас.
— А как действовать и что собирать городскому исследователю?
— Самое главное — определиться с сегментом того, что изучать. Вот, например, мы занимаемся историей дома, в котором находится наш музей. Это — здание начала ХХ века в 1-м Самотечном переулке. Когда мы открылись здесь, то не думали, что это какая-то глубокая история, потому что до нас там было административное здание Метростроя. Но стали приходить люди, которые там жили, и начали рассказывать о своем детстве, о юности, и мы поняли, конечно, что это — кладезь, и взяли на себя ответственность за сохранение памяти, истории этого места.
Если вы решаетесь заниматься краеведением, определитесь с тем местом, которое никто не изучает или которое вам дорого, связано с историей вашей семьи, и скажите себе: «Я сторож этого места». Ищите тех людей, которые могут поделиться воспоминаниями, заходите на сайты с фотографиями, например, pastvu.com, собирайте это все, систематизируйте. Когда мы с позиции исследователя переходим в позицию охранника и защитника конкретного места, то у памяти больше шансов воплотиться в проекты.
— Для такого погружения нужно много свободного времени…
— Не знаю, времени на все не хватает, конечно же. Но вот если услышал какую-то фамилию, зашел в интернет, начал что-то искать — и ты горишь этим. Простой пример. Я нахожусь на даче. Это — старый дачный поселок конца 1940-х — начала 1950–х годов. И вот недавно на сайте retromap.ru выложили карту этой местности 1930-х годов, где рядом, буквально в нескольких сотнях метров, обозначена колония имени Томпа. Я стал искать. В открытых источниках упоминается, что в годы Столыпинской реформы из Лифляндии эстонцы, латыши были направлены сюда, им дали земляные наделы. После революции здесь была создана колония, названная в честь Яна Томпа, эстонского коммуниста, которого казнили в 1920-х годах. В годы коллективизации многих колонистов сослали как единоличников, и не стало этого места. Но, может быть, теперь мы установим какой-то знак — это как раз возвращение памяти о людях, которые здесь жили.
— Что бы вы пожелали нашим региональным музеям и любителям-одиночкам, которые занимаются историей?
— Музеям я бы хотел пожелать не бояться общаться с людьми, которые увлечены историей своих родных мест, своей семьи, и поддерживать их, давать им возможности. Надо подумать, как вместе можно провести какую-то выставку, которая станет центром коммуникации про историю города, района или дома.
Людям же, которые изучают или хотят изучать семейную или городскую историю, я бы дал совет: просто будьте страстными в своих исследованиях и закрепите их результат в каких-то конкретных формах. Одно дело, когда вы узнали что-то и удовлетворены тем, что узнали, а другое — что вы рассказали об этом каким-то необычным способом. Может быть, добьетесь того, чтобы установить табличку на месте села, стертого с лица земли, может быть, сконструируете виртуальный документ или сайт, смонтируете видеоролик или анимационный фильм, может быть, стенд сделаете с QR-кодом, чтобы люди выходили в сеть и знакомились с этим местом. Форм ведь очень много. Проявляйте эту активность не только для себя, но и для других, чтобы люди узнавали и тоже заражались этой страстью к истории, к изучению своих корней.
Беседовали Марина Максимычева и Михаил Кузьмин
