В театре оперы и балета провели реконструкцию оперной постановки

НАРСПИ В ВЕЛИЧЕСТВЕННОМ ХОРОВОДЕ

25 сентября театр оперы и балета открывал сезон новой-старой постановкой Бориса Маркова оперы Григория Хирбю «Нарспи». Спектакль выпуска 1967 года переживает возобновление уже второй раз. Для нынешней масштабной работы театр получил грант главы Чувашской республики размером в 2,8 млн рублей, в качестве режиссера выбрал балетмейстера Елену Лемешевскую, а оформлять спектакль доверил однофамильцам Валентину и Нине Федоровым.
Из истории постановки известно, что в партии Нарспи за почти полувековое ее существование выступили 11 солисток чувашской оперы, в том числе Тамара Чумакова, Венера Иванова и Алевтина Зинкина. Столько же было и Сетнеров, в партии которого выступали, например, Анатолий Канюка и Дмитрий Семкин. А Тахтамана в свое время пели такие солисты как Александр Тимошин и Мефодий Денисов. Спектакль возили на гастроли в соседние регионы, посмотрели его и в Москве.
Нынешний спектакль заиграл новыми яркими красками и стал настоящим чувашским сувениром, не лишенным, однако, далеко не бесстрастного разговора чуваш «между собою». Елена Лемешевская и музыкальный руководитель постановки Ольга Нестерова, хоть и по-женски деликатно, но все же решительно влили новое вино в старые меха и вместо потерявшего за четверть века четкие контуры спектакля попробовали на той же основе собрать на сцене нечто упругое и молодое. Судя по сияющим лицам впечатленных зрителей премьеры возобновления, этой театральной команде многое удалось. Однако у дотошных театралов остались и некоторые вопросы. После спектакля обозреватель «СЧ» побеседовала с музыковедом Михаилом Кондратьевым.
– Общий нынешний глас – это большой подарок любителям театра и музыки, особенно поклонникам национальной культуры. В то же время можно услышать: опять восстановление, где новые постановки?
– Конечно, «Нарспи» – это знаковая вещь. И очень хорошо, что такие проекты получают поддержку, в данном случае это грант. Но проблема новых постановок, конечно, существует, и очень давно. Наши авторы, еще недавно считавшиеся молодыми, уже перешагнули 50-летний рубеж. Но театр с ними не работает, есть традиционная отговорка – нет средств на заказы музыкально-театральных произведений.. Но есть и другая стороны – это недоверие к современным авторам. А те и перестают работать крупно. Хотя создана же «Нарспи» Николаем Казаковым со товарищи. Вольно и невольно начинаешь сопоставлять эти постановки, определять специфику. Николай Казаков и Борис Чиндыков ориентировались на новое поколение, которое, может быть, и не знает ни саму поэму, ни прежнее ее воплощение на сцене. А нынешняя постановка оперного театра – это бренд национальной академической культуры, которая была создана в Чувашии в 20 веке, и «Нарспи» Григория Хирбю – одно из ее лучших воплощений.
– Постановщики все же ушли от академичности, сумев при этом не повредить основу исторической постановки.
– Да, пожалуй, было бы неправильно назвать эту работу обычным восстановлением. Мы все-таки увидели своеобразный переосмысленный вариант. И это даже не авторская концепция самого Хирбю, у которого «Нарспи» лирико-психологическая драма, с признаками классической трагедии (хотя бы по количеству смертей на сцене), а в этой интерпретации проглядывают черты монументальной эпичности. Даже хор «Алран кайми» из середины оперы переместили в начало, получился пролог. А финальный хор, таким образом, стал эпилогом.
– Опера стала трагическим эпическим полотном.
– Да, это как бы повествование о судьбе целого народа. И именно на этом фоне мы видим судьбы Нарспи, Сетнера, Тахтамана и других. Постановщики укрупнили жанровую сторону, и это сместило акценты. В этом я вижу и хорошее. Потому что мысль автора видится ярче и крупнее. Правда, есть и опасность, мы теряем сам оригинал.
– В чем опасность?
– Театр, к сожалению, нигде не объявил, что это новая редакция нотного текста. Когда, например, ставили «Сарпиге», то даже приглашали композитора, переработавшего музыку, и это было объявлено публике. А здесь молчание. Но на слух заметно, что ключевые моменты в тексте все же изменены. Значит, и в оркестровую ткань вмешались. Но дело в том, что, к сожалению, у этой оперы нет канонизированной звукозаписи, партитура, клавир существуют лишь в рукописях, в единичных экземплярах. Вопрос об издании, тиражировании поднимается давно. Чтобы закрепить написанное автором, и хотя бы специалисты, студенты-музыканты знали бы это во всех деталях. Это же классика! Но права наследников диктуют соблюдения массы юридических процедур, и дело пока не движется.
– Почему возникает этот вопрос?
– Я хочу сказать комплимент музыкальному руководителю постановки Ольге Нестеровой – звучало все хорошо, она скрупулезно поработала с оркестром. Но хочется знать, насколько это сам Григорий Хирбю. Была, например, еще оркестровая редакция Леонида Фейгина. Так что мы слышим в итоге? Это культурологическая проблема: звучит хорошо, выглядит хорошо, но мы должны чтить первоисточник и понимать, что привносят новые интерпретации постановщиков. В этом нет никакой крамолы, театры это часто делают, ведь в жизни многое меняется и воспринимается по-другому.
– Нынешний вариант действительно куда компактнее прежнего.
– Конечно. 6 картин и два действия. У Хирбю было три.
– Первые ваши слова после спектакля: «стало больше визуального, чем оперного». Новая версия бесспорно более праздничная, такой распахнутый сундук с чувашскими традиционными драгоценностями.
– Спектакль отличает эпичность, некоторая праздничность, я бы даже сказал – декоративность. У этой трагедии шекспировский масштаб., мы это давно признали еще в первоисточнике. Но здесь это выражено больше именно во внешней декоративности.
– Режиссером возобновления была Елена Лемешевская, уже известный балетмейстер. Но как раз танцевальная часть почти не тронута.
– В том-то и дело. Она воспроизведена почти один к одному. И вопросы как были к старой постановке, так и остались. В 1967 году у нас еще не была хорошо изучена хореографическая культура чувашей Башкортостана и Татарстана (Нарспи-то из Башкортостана). Там чувашские хороводы, в отличие от самой Чувашии, живут до сих пор. И в опере многое написано под хороводы. Композитор все делал просто по своей фантазии, не пользуясь теми материалами, что потом уже дали фольклористы. И балетмейстеры тогда пошли у него на поводу. И вместо медленного величественного действа, описанного еще Гариным-Михайловским, как улетающая в небо песня двух тысячелетий, появилось нечто вроде маршировки. В быстром темпе как было поставлено в 1967 году, так и осталось. А с этим-то и надо было поработать, обновить стиль чувашского хоровода, хотя это, конечно, было бы очень трудно связать это с музыкой, в которой заложена динамика. Но знания о национальной хореографической культуре сейчас гораздо шире и полнее, чем в 60-ые годы прошлого века. И вот тут вмешательство просится.
– В спектакле появились новые исполнители.
– В главных партиях исполнители еще малоизвестные, Ольга Васильева и Сергей Кузнецов. Приятно было их слушать. Может быть, Васильевой не хватает какой-то мощи, но ее интонирование выразительно и голос хорошо слышен сквозь хор. Но знаете, что тут резануло. Выходят Нарспи и Сетнер. Она в начале в костюме очень красивом, почти этнографическом. В то же время у Сетнера на рубашке стилизованный крупный орнамент, нашивки. Совершенно разностильное решение костюмов. И это видно не только в главной паре, у всех.
– На мой взгляд, работа молодой художницы Нины Федоровой – колоссальная. Было и задумано, что каждый костюм, вплоть до хористов, будет уникальным, будто сделанным руками каждой из этих женщин.
– Это получилось. Работа огромная. Но стиль не выдержан. Художник –Валентин Федоров, будучи опытным в таких делах, мог бы подсказать. Даже знаменитые розетки на груди – кеске. Они же – знак чувашской женщины! Платье с таким украшением впервые надевали лишь после замужества. Это так и называется – «ограда груди», для женщины, которая собирается рожать и выкармливать ребенка. Это оберег для нее. Здесь же девочки в тухьях, и у всех на груди кеске, а то и по четыре сразу. Понятно, что хочется выразить национальный дух. Но выразили это довольно пестро. У женщин на свадьбе появляются колпаки, которые не были традиционны, а скорее заимствованы у соседней мордвы или удмуртов. Тахтаман вообще выходит с серебром на груди – не то женщина с богатыми нагрудными украшениями, не то былинный богатырь.
– Если внимательно приглядеться, то у девушек на костюмах Федоровой это не совсем кеске, а как бы еще расцветающий цветок, тянущийся от подола к груди. Такое иносказание очень тонкое и красивое. А вы считаете, что в театре надо очень строго придерживаться подобных деталей?
– И в фольклорных ансамблях приходится часто делать подобные замечания. И в ответ слышим: « А красиво, мы так хотим!». Там и взрослые надевают девичью тухью, и девушки у них там с кеске. Дело-то не в том, что хочется этнографизма, а в том, что это национальное сакральное понимание. А эту сакральность потеряли.
– Декорации Валентин Федоров постарался сделать очень деликатно: вышивки, образ ивы, спящая деревня, черный лес с обнаженными корнями деревьев.
– Декорации как раз очень традиционные. Из той самой классики.
– Согласитесь, национальное очарование в этой версии велико.
– Да, нам сделали подарок в немного архаичной традиции, музейной даже. Вот, мол, у нас есть классика, национальная опера. Приходите, почувствуйте, посмотрите!
– Многие зрители плакали в финале. Я думала, что контраст первого акта, где празднуют весеннего цветения и даже «плач невесты» больше связан с традицией, будет сильнее контрастировать с кульминацией трагедией, и это вызовет больше эмоций.
– Все это должно жить в любом случае. И в таком стиле и в эдаком. Надо сохранять культуру. Сохранять логично и аккуратно. Я думаю, что зрители радуются такому подарку. Хотя молодежи, наверное, такая версия менее понятна, чем казаковская версия «Нарспи». У него это в стиле рок-искусства (и, кстати, стиль костюмов там целостный). А здесь ориентировались на публику разных поколений. На более широкий зрительский спектр. На внешний мир. Обнадеживает, что мы и сохраняем наследие, и показываем. Нужно это сейчас в таком виде? Думаю, да. Возможно, это будет не столь глубоко эмоционально, как было раньше. Зато красиво и музыкально.
– Постановщики ушли от быта, и история ощутимо воспарила.
– Правильно, ушли от бытовизма, этнографизма. Трагедийность ушла, возобладала декоративность. Декоративность – тоже искусство, тоже направление. Хотя сам Хирбю, вслед за Константином Ивановым, я думаю, задумывал другое.
– С музыкой общая картина действительно пока еще не всегда совпадает. Но возможно, что все еще сыграется, вольется друг в друга. Спектакль – дело живое.
– Да, пожалуй, для этого есть шанс. Исполнители чувствуют и музыку и образ, все таки талантливые у нас певцы. И дирижер темпераментный. Все для этого есть.