Праски Витти: Мы выживем только на острие культуры

В пятницу в Художественном музее открылась выставка народного художника Чувашии Виталия Петрова (Праски Витти), на которой представлено почти три сотни его работ разных лет.
Международные эксперты причислили его к сотне лучших эмалеров мира. Чувашский же художник потерял счет международным выставкам и симпозиумам по эмали, которые проходили в американском Цинцинати, венгерском Кечкемете, немецком Бамберге, в Японии, Турции, Испании и во Франции. В свое время он окончил Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени Веры Мухиной (теперь это Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А.Л. Штиглица) и по примеру Сикейроса отправился творчески «преобразовывать» города. Уже четверть века Праски Витти живет и работает в родной Чувашии. Обозреватель «Сцены Ч» встретилась с ним накануне юбилейной выставки.
– Виталий Петрович, «Сцена Ч» поздравляет вас с юбилеем. Ваши выставки удается видеть нечасто, вот юбилей помог.
– Спасибо за поздравления! Насчет выставок могу сказать, что выставляюсь я очень много. В Чувашии – в основном на выставках Союза чувашских художников и Союза дизайнеров. В нынешнем году не смог, это правда. Зато был участником турецкой выставки.
– Почему именно Турция?
– Там есть организация под названием «TURKSOY». Это не политическая организация, а своеобразный взаимный договор министерств культуры разных стран и республик. Туда входят все тюркские народы, кроме почему-то чувашей, что немного странно. Меня вызывают туда на творческие симпозиумы уже третий раз. Эта творческая лаборатория проходила в городе Ахлат. Двенадцать лет назад такая лаборатория работала в первой столице османов, в городе Бурса. Они хотели приглашать меня туда ежегодно, но я подумал, что надо привлекать и других чувашских художников. Передал эстафету коллегам. Но затем случился перерыв, нас просто перестали туда посылать. Хотя международные контакты очень нужны, без них мы начинаем задыхаться.
– Сколько ваших работ сейчас уже хранится в Турции?
– 27 работ. Когда мы приезжаем туда работать, то условия выдвигаются очень жесткие. Все, что ты нарисовал, они оставляют у себя. Более того, по договору отчуждается авторское право на эти работы.
– Какой тогда интерес там работать?
– Я активно работающий художник, но спрос на мои работы специфический. Бывают такие художники. Однако мне необходимо, чтобы мои работы все же где-то были. Поэтому с удовольствием оставляю работы в Венгрии, в Испании, в Турции. Как говорят турки: «Пока Турция будет существовать, ваши работы будут сохранены». Поэтому все, кто там бывает, говорят, что видели мои работы.
– А где они выставляются?
– Во-первых, у «TURKSOY» в его административном здании есть зал. Во-вторых, он ведет очень активную выставочную деятельность. Например, наши артисты были там, приехали, говорят: «О, мы видели выставку твоих работ в городе Конья!» В прошлом году мои знакомые были в Балу, тоже увидели работы. К тому же организация выставляет свою коллекцию по всему миру, у них была презентация в Брюсселе, в Евросоюзе. А в прошлом году даже в ООН. Кто из моих домашних, какой олигарх, директор завода, министерство может здесь это сделать? А там позаботились, чтобы мои работы выставлялись в Нью-Йорке, по всей Турции.
– То есть выступают своего рода кураторами?
– Да. В некотором смысле это покровительство над творчеством. Так же к художникам относятся и в Венгрии. Мои работы однажды даже привезли в Москву, в посольство, я удивился, увидев их там.
– Эти работы тоже принадлежат Венгрии?
— У венгров более щадящие условия. Они сохраняют за художниками авторские права и просят только одну работу. Но бывает, что мы оставляем больше, в знак высокого уважения. И потом это же государственное собрание. И тоже активная выставочная деятельность. Венгры говорят: «Мы, как маленький народ, можем выжить только на острие культуры». Я считаю, что это можно сказать и применительно к нам. Поэтому очень важно иметь такие коллекции. Я здесь, в Чувашии, давно и тщетно уговариваю поступать подобным образом. Известно, что со дня приобретения произведение никогда не дешевеет, а только дорожает. Ни одного иного случая не зафиксировано. Это громадный даже чисто финансово капитал. О нравственном и моральном богатстве в данном случае излишне и говорить. И, извините, этого они добиваются чуть ли не за похлебку. Это я дома и объяснял.
– В наших музеях большая коллекция ваших работ?
– Около 50. Эмали, живопись. Думаю, это достаточное количество.
– Но выставочное «кровообращение» здесь замедленное?
– Не то слово! Я даже не слышал, чтобы коллекцию чувашских художников наши организаторы просто захотели бы выставить, например, в Париже. Все это крайне не активно. Потому что нет ни опыта, ни категории мастерства или подготовки для таких функций. Все выставки считаются личным делом художника. Пусть, мол, выставляется где угодно, если хочет.
– Вы много работали как монументалист, в том числе и в Чебоксарах. На выставке можно будет увидеть эти работы?
– К сожалению, нет. Монументальное искусство я не выставил. Многие эскизы уже потеряли экспозиционный вид. Когда я только приехал в Чебоксары в 1986 году, то выставил 614 работ в знак благодарности, что я оказался дома. Это было фантастическое количество, ошарашившее многих.
– Вы тогда приехали из Тольятти, а до этого работали в Перми, где перевернули представления о современном искусстве, и не всем это пришлось по нраву в советские времена.
– Мы приехали в Пермь из Ленинграда втроем, Шандор Зихерман, Глеб Вяткин и я. Там было много работы, и это было интересно. Преследования за свободу самовыражения как такового вроде не наблюдалось. Хотя в обком вызывали, было дело.
– И вас тоже?
– Это смешной случай. Я должен был расписать зал в городе Кунгуре. А надо было эскиз утвердить в идеологическом отделе города. Я вдохновенно изобразил на эскизе свидание: расцветающих девушек, полосатых людей и прочие метаморфозы. Понятно, что идеолог сразу же мне сказал, что ему не нравится. А заказчиком был завод военной обуви. Это была прекрасная компания: директор – женщина-пенсионерка, парторг – женщина-пенсионерка и профорг – женщина-пенсионерка. И вот я даю им свой эскиз. И они говорят мне: «Давай, валяй! Ату его, этого идеолога!» Я и расписал. И все бы прошло нормально, если бы в Кунгур не приехали югославские кинематографисты, снимавшие места ссылки Иосифа Броз Тито. Тогда была еще социалистическая Югославия. Кунгур – старый купеческий город с особой архитектурой, а им почему-то заодно решили показать и мою роспись. И после этого стали таскать членов худсовета на разговоры к идеологу. Конечно, идеолог сильно разозлился. Наконец и меня вызывают. Сидим-сидим, ни слова о моей работе. А только разговоры вокруг да около. И вдруг он страшно поскучнел, поник головой и говорит: «Плох-оой народ художники. – Подумал, посмотрел на меня и добавил: – Но писатели еще хуже. Их читать надо».
– И тогда вы уехали в Тольятти.
– В Тольятти меня послал Союз художников для создания отделения СХ и худфонда. Включили в состав комиссии СХ СССР по монументальному оформлению молодого города. Когда я приехал, там не было ни одного художника, кроме одного пенсионера. Пришлось потратить 16 лет на создание художественных организаций. Там были все условия для работы художников: квартиры, машины, шикарные мастерские. Но как-то я включил радио, а там чувашская песня раздалась, и у меня из глаз брызнули слезы. Что-то со мной случилось. Нет, думаю, надо домой.