В хоре народа — голос героя
Любая театральная постановка независимо от масштабов и жанра — живой организм, на сценическое долголетие которого влияют самые разные факторы. Среди них глубина режиссерского взгляда и сквозное развитие действия, содержательность смыслового наполнения и богатство образной палитры. Но самое редкое достоинство из всех, какими может обладать драматический спектакль, — музыкальность. Именно это качество бросилось в глаза при просмотре инсценировки «Повести о настоящем человеке». Ее премьера, поддержанная грантом Главы Чувашии и приуроченная к 115-летию писателя Бориса Полевого, прошла в Русском драмтеатре в минувшую пятницу и заставила взглянуть на искусство драмы с не совсем привычной стороны. Кстати, речь тут не только о звуковом оформлении,
но и о структуре спектакля.
Сам музыкальный материал, включающий в себя и военные песни, и советскую эстраду 1930-40-х годов, и городской фольклор XIX века, и положенные на ноты фрагменты из поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин», и киномелодии Эдуарда Артемьева, подобран с немалым чувством стиля и вкуса. «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?», «Издалека долго течет река Волга», «Шаланды, полные кефали», соло трубы из кинофильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» и другие темы, сидящие в подкорке у каждого россиянина, сшиты в колоритную звуковую подложку. На ее фоне портреты героев Великой Отечественной войны, словно сошедшие со страниц Книги Памяти, выглядят еще более рельефными, одушевленными, близкими.
Справка «СЧ»
Помимо спектакля «Повесть о настоящем человеке» в творческом арсенале Светланы Свирко — постановки в Большом драматическом театре имени Г.А. Товстоногова и в Академическом драматическом театре имени В.Ф. Комиссаржевской, в театрах на Васильевском и на Литейном, в «Сатириконе» и «Мюзик-Холле». Ее работы были не раз номинированы на Высшую театральную премию Санкт-Петербурга «Золотой софит» и отмечены на международном фестивале «Режиссер — профессия женская». За создание образа Анны Ахматовой в фильме «Луна в зените» Светлана Игоревна удостоена приза Киевского международного кинофестиваля в номинации «Лучшая женская роль» (2009). Кстати, вместе с ней в картине снялся и народный артист России Петр Вельяминов, в 1960-е годы игравший в Русском драматическом театре города Чебоксары.
«Русский я, русский», — произносит герой заслуженного артиста Чувашии Сергея Куклина, летчик-истребитель Алексей Мересьев (в жизни — Маресьев), и эта фраза обретает сегодня особую эмоциональную окраску, где гордость смешана с горечью, благородство — с отчаянием, вера в счастливое завтра — со страданиями и болью. Играть реальных исторических личностей всегда непросто, но актеру удалось найти баланс между биографической конкретностью персонажа и зыбкой театральной условностью, поднявшись на уровень глобального, высокохудожественного, общечеловеческого. В своих монологах он уходит от пафосного «ура-патриотизма» и говорит со зрителем тишайше, едва слышно, шепотком, достоверно передавая состояние «на грани», когда в одном человеке борются сила и слабость, отвага и инстинкт самосохранения. И получается настолько правдиво, прямодушно, честно и оттого вдвойне пронзительно, на разрыв, что вдруг невольно задумываешься о том, чего в действительности стоил и стоит героизм каждого из наших бойцов.
А истории танкистов и снайперов, полевых врачей и медсестер — это будто истории тех, кто сейчас там, на передовой. Ведь сегодня все мы так же вяжем варежки солдатам и ждем сводок с линии сражений, молимся о воинах и продолжаем любить тех, кто больше никогда не вернется. Потому даже «Лакримоза» (Слезная) из моцартовского Реквиема, несколько выбивающаяся из общей стилевой канвы как нечто выцепленное из другой музыкальной культуры и эпохи, ничуть не режет ухо, разражаясь невыплаканной тоской и вечной скорбью. Словно трагическая кульминация, вершина Голгофы, концентрация страдания в момент отпевания души.
Приглашенные из Санкт-Петербурга режиссер Светлана Свирко и художник Екатерина Гофман вообще мыслят по-композиторски, что случается на драматической сцене отнюдь не часто. Это находит отражение и в сценографии, гибко лавирующей между локациями и временными отрезками, и в форме, носящей черты рондо с рефреном и эпизодами, и в полифоничности линий развития образов. Когда все персонажи ярко индивидуализированы, несут свой идейный мотив и микросюжет, взаимодействуя подобно темам в фуге. В многосложном контрапункте перед нами и старушка-мать, благословившая сына на подвиг, и девушка, проводившая на службу своего суженого, и отец, чей малец добровольцем записался в ополчение, и комиссар, сменивший гром артиллерии на тишину госпитальной палаты. Но в то же время каждый из них являет собой укрупненный собирательный образ народа, когда становится неважно, кто на фронте, а кто в тылу. И вот уже вместо соло со сцены звучит хор, вместо рассказов от первого лица — сильный, общий голос Отечества.
