Вы знаете, сколько будет дважды два? Ха-ха, если бы вы читали книгу «Математические софизмы», изданную учителем математики из Чебоксар Василием Обреимовым в конце девятнадцатого века в Санкт-Петербурге, то знали бы, что путем довольно нехитрых действий в качестве ответа легко можно получить пять.«Большой ревнитель прав народных»
Будьте мне благодарны за мою доброту: я не стану приводить всю цепочку вычислений из жалости к вашей школьной успеваемости по математике. Так что поверьте на слово, Василий Иванович умело жонглировал умножением, возведением в степень и извлечением корней. И, чтобы обнаружить подвох, требовалось по-хорошему раскинуть мозгами. Огромной популярностью пользовались и другие его книги про всякие хитроумные головоломки. Собственно говоря, до сих пор педагоги ссылаются на эти труды Обреимова. И не только педагоги.
Логика уроженца Чебоксар производила сильное впечатление на многих. В журнале «Математика в школе» за 1951 год В. Минковский пишет, что с трудами Василия Ивановича был знаком никто иной, как Владимир Ильич Ленин. Будущий вождь мирового пролетариата, характеризуя ошибки своих политических противников, ссылался на рассуждения, которые называют математическими софизмами. «И в которых, – строго логичным, на первый взгляд, путем, – доказывается, что дважды два пять, что часть больше целого и т. д.», – справедливо указывает Ильич, добавляя, что «существуют сборники таких математических софизмов и учащимся детям они приносят свою пользу».
Но даже всевидящий Ленин вряд ли знал, что автор сборника был увлечен не только математикой, но и революционной борьбой. Владимир Ильич под стол пешком ходил, когда Обреимов уже вовсю боролся за светлое будущее. Отец Василия Ивановича вел скромную торговлю в Чебоксарах, но силенок хватило дать сыну отменное образование. Тот окончил Казанский университет с кандидатской степенью, ему предлагали остаться на кафедре, но лестное предложение гордый чебоксарец отклонил. Ему, видите ли, не понравилось, что маститый профессор повышает голос на аспирантов. А потому он предпочел свою трудовую деятельность, как сейчас говорят, продолжить в одной из мужских гимназий Екатеринбурга. Преподавать ему бы и радоваться, но душу разрывали бунтарские настроения. В. Минковский ссылается на сохранившиеся в архивах доносы коллег Обреимова. Те сигнализировали куда следует, что молодой учитель выступает «большим ревнителем прав народных» и «от души желает ниспровержения общественного порядка». Мало того, высказывает крамольные мысли о том, что «владельцы заводов давят рабочих и живут на их счет, – сами же рабочие бедствуют с полными правами на дела рук своих», и доказывает, что заводы и земля должны быть общественным достоянием. Ничего себе, да это же просто первые декреты советской власти.
Естественно, жандармский департамент не дремал, и по предписанию министерства внутренних дел Обреимова в конце июня 1872 г. выслали под строгий и бессрочный полицейский надзор в Вятскую губернию. Местные власти там устроили ему веселую жизнь, даже частными уроками не давали заниматься. Неутомимый В.Минковский разыскал письмо вятского губернатора полицмейстеру: «Даю Вам знать, что ему не только не могут быть дозволены занятия с учениками, а даже признается вредным всякое сношение его с учащимися».
Вскоре Обреимова перевели в Глазов. Но полицейские рапорты все больше напоминают сигналы бедствия: «приверженцы Обреимова и до настоящего времени желают руководиться его советами, в особенности в педагогическом отношении». Информация доводится аж до государя императора Александра II, который «высочайше повелел» принять все меры к прекращению влияния ссыльного учителя на своих бывших воспитанников, осуществляемого путем переписки.
А тот словно удила закусил. Умудрился опубликовать ряд статей со сплошным негативом и компроматом. Так и пишет, что власти безобразно относятся к сельским учителям, незаконно их увольняют, оскорбляют, порой доходит и до поборов. Не боится рассказывать и о положении политических ссыльных.
Обреимова отправляют еще дальше, в редкостную даже по вятским меркам глушь. Что оставалось делать пламенному революционеру? Конечно, бежать. Будто про него песня сложена: «у меня было десять фамилий, у меня было семь паспортов». В досье «Народной воли» за ним числится несколько псевдонимов. Затем неведомыми путями по подложным документам оказывается в Швейцарии. Скажем прямо, не самое плохое место для талантливого ученого. Но там он заболел типичной болезнью русской эмиграции – ностальгией.
Наука в наследство
К счастью, проклятый царский режим периодически прощал своих врагов. Пришла амнистия и для Обреимова. И он вернулся на родину, без проблем устроился преподавателем в коммерческом училище в Петербурге. Там же учился и его старший сын Ваня. А с пятого класса в училище стал преподавать будущий академик Абрам Федорович Иоффе. Их знакомство для мальчика стало судьбоносным.
Жизненный путь Василия Ивановича прервался в 1910 году. И Ванечке пришлось полагаться только на себя. Сначала окончил Сиротский институт. Потом, заработав денежки уроками музыки, 19-летний юноша поехал в Германию стажироваться в университете Геттингена. Вернувшись в Россию, занялся оптическим стеклом. В середине 20-х приходит в Ленинградский физико-технический институт, где директорствовал его старый знакомый А. Иоффе. За несколько лет сын чебоксарского учителя математики настолько ярко проявил себя, что ему поручили организовать физтех в Харькове. Ему удалось создать очень-очень солидное научное учреждение. Достаточно сказать, что руководителем теоретического отдела он пригласил Льва Ландау, больше года мыкавшегося в Ленинграде без работы из-за своего несносного характера. Обреимов предполагал пригласить в Харьков и Петра Капицу, работавшего тогда в Англии. В смету уже были заложены финансы на закупку оборудования, необходимого Капице для исследований. Но по каким-то причинам проект не осуществился, Зато в институте месяцами работал И. Курчатов.
Гром грянул отнюдь не внезапно. Вначале беспартийного И. Обреимова на руководящем посту заменили «красным» директором. А в июле 1938 г. он был арестован и обвинен в шпионаже в пользу германской и английской разведок, а также в участии в деятельности правотроцкистской организации. В какой-то мере сын повторял судьбу отца, ему тоже пришлось пострадать благодаря стараниям доносчиков. Бдительные коллеги писали, что Иван Васильевич входит в группу научных сотрудников, которые настаивают на признании «чистой» науки и на том, что наукой должны заниматься только «гениальные» люди. Между тем, всем известно, что даже управлять государством могут кухарки. А уж с оптикой-шмоптикой любой справится.
В застенках И. Обреимов провел около трех лет. Протоколы его допросов опубликованы, их можно найти в Интернете. Читаешь и глазам своим не веришь, неужели такой маразм власти был возможен. Но именно в тюрьме Иван Васильевич написал блистательную работу по оптике, за которую сразу после войны ему присвоили Государственную премию СССР! Это А. Иоффе похлопотал перед И. Сталиным о том, чтобы талантливому физику разрешили работать во время следствия. В тамбуре карцера, между дверьми, оборудовали подобие письменного стола, за которым И. Обреимов и работал. Его супруга передавала ему необходимые материалы и книги, а также папиросную бумагу для самокруток и чеснок, которыми И. Обреимов делился с сокамерниками. Писал он не пером и чернилами, а карандашом через копирку – сразу в двух экземплярах. Наконец рукопись была передана в следственную часть НКВД. Обреимов умудрился переправить на волю записку, в которой попросил президента Академии наук С. Вавилова и академика П.Капицу озаботиться об его научном наследстве, в частности, опубликовать написанную им в тюрьме работу, «так как я выбываю из строя научных работников СССР».
Каторжник взял на прицел
Действительно, вопрос о дальнейшей судьбе И.Обреимова был предрешен: «зона» в Котласе без права переписки. 19 ноября 1940 г. за «антисоветские высказывания» постановлением «тройки» Обреимову был определен срок наказания в 8 лет исправительно-трудовых лагерей.
Поместили его вместе с уголовниками, с которыми И. Обреимову удалось не только заключить пакт о ненападении, но и наладить отношения взаимопомощи. Они оказывали ему поистине царскую услугу – передавали на волю письма. Обреимов позже вспоминал, что авторитет он заслужил за талант рассказчика: читал наизусть Некрасова и Пушкина, пересказывал Тургенева и Диккенса, множество детективных историй (и с тех пор терпеть не мог детективы) – память его была неисчерпаема. Другой заслугой И.Обреимова перед уголовниками оказалось спасение их жизней при погрузке леса на баржу. Неожиданно покатившиеся бревна неизбежно должны были завалить и покалечить людей. Однако бесстрашно и точно подставив плечо, Иван Васильевич изменил скат в безопасном направлении. Надо же, за доли секунды успел рассчитать силу, массу и принять верное решение. В знак благодарности зэки порой брали на себя его норму на землекопных работах.
Читая автобиографию Ивана Васильевича, воспоминания о нем учеников и соратников, невольно поражаешься тому, насколько он был похож характером на отца. Помните, Василий Иванович отказался остаться на кафедре, поскольку ему не нравилось, когда профессор голос повышал. А Иван Васильевич отклонил предложение энкавэдешных генералов возглавить научную «шарашку». Дескать, в неволе не могу умственно трудиться плодотворно, лучше с лопатой похожу.
А тем временем друзья вели за него отчаянную борьбу. Капица написал В. Молотову письмо в очень резких тонах, дескать, нам всем будет стыдно за то, что такой ученый гниет в лагере. А Иоффе вообще набрался наглости и пошел прямиком к гениальному товарищу Сталину. Мол, так и так, для изготовления новых орудийных прицелов необходимо повышать точность измерений, в этом тонком деле без Обреимова не обойтись, а он баржи в Котласе разгружает да котлованы роет. Гениальному товарищу Сталину было глубоко по плечу, что там делает какой-то физик-шизик. Но в новых прицелах армия нуждалась. Большая война-то стояла на пороге. Он затребовал дело Обреимова, и выяснилось, что ленивый следователь даже протоколы допросов толком не оформил. Иосиф Виссарионович мудро и справедливо во всем сам разобрался. Ученого приказал освободить, а бездельника следователя посадить на его место. Обреимов еще не успел поверить своему счастью, как через месяц началась война.
В эвакуации И. Обреимов оказался совсем рядом с Чебоксарами – в Йошкар-Оле. Варил здесь оптическое стекло для фронта. Друзьям говорил, что в самые трудные минуты ощущает незримую связь с отцом. Как будто тот все видит и помогает ему. Между тем впереди у Ивана Васильевича была еще долгая жизнь (скончался он в 1981 г.) и множество открытий. Но ученики порой ворчали, что он мог ругнуться как бывший каторжник.
