Театр оперы и балета продолжил свои поиски в постижении оперного веризма, то есть течения, всегда претендовавшего на правду жизни, если она вообще возможна в опере. Во вторник, 24 ноября, премьерой оперы Руджеро Леонкавалло «Паяцы» открылся XIX Международный оперный фестиваль имени М.Д. Михайлова.
Открытие, как и в прошлом году, прошло без помпы. Скромная выставка в фойе об истории фестиваля и жизненном пути Максима Дормидонтовича Михайлова. Слова напутствия министра культуры республики Розы Лизаковой и директора театра Михаила Шиманского. В зале, правда, наблюдалось больше чиновников различного ранга, чем это было на открытии предыдущего праздника оперы. Сказалось, видимо, замечание Президента на одном из правительственных заседаний о том, что управленцы мало интересуются искусством и могут, не дай бог, от этого деградировать. Сам Николай Федоров и его супруга сидели на привычных местах в шестом ряду.
Особого ажиотажа на входе не наблюдалось, но зал был приятно полон и настроен на приятный вечер. Этому благодарному залу и был представлен спектакль режиссера Максима Жучина, который, как уже писала «СЧ», стал четвертой попыткой театра прочесть страстных «Паяцев». И она опять, по мнению многих зрителей, оказалась не бесспорной.
Фестиваль прошлого года открывался еще одним шедевром этого оперного течения, «Сельской честью» Пьетро Масканьи. И в том и в нынешнем случае оперы основаны на реальных событиях, происходят в конкретных местах и в конкретное время. В «Сельской чести» кровь играла в Сицилии на Пасху. «Паяцы» разыгрываются в итальянской Калабрии, в деревне Монтальто, на празднике Благовещения. И там и сям кипят нешуточные страсти с главными составляющими: любовь, измена, ревность, смерть. Там сюжет, в котором деревенского парня не дождалась из армии девушка и он приударяет за другой, мог бы уместиться в несколько строк из провинциальной криминальной хроники. В «Паяцах» такой сюжет с криминальной хроникой был в реальности. И сам композитор, будучи еще ребенком, был тому свидетелем. В названной деревне находилось имение его отца, который был судьей. И когда актер бродячей труппы, дававшей представление в этой деревне, зарезал жену и ее любовника, отец композитора выносил ему приговор. Можно представить, как эту оперу в 19 веке воспринимали сами итальянцы. К тому же композитор, а заодно и либреттист, решил показать, сколь тесно сообщаются два таких сосуда, как жизнь и театр. В прологе персонаж по имени Тонио напрямую взывает к зрителю обратить внимание не только на внешний вид, но и на душу, ведь актер – тоже человек. А музыка! Ария ревнивца Канио – хит оперных подмостков мира и входит в репертуар всякого уважающего себя тенора. А уж кому доверяют эту партию – того сразу же можно поздравлять с официальным признанием премьера оперной труппы.
Нынешние поздравления относятся к Дмитрию Семкину. Канио пел именно он. Остальные герои трагического «четырехугольника» были отданы Татьяне Тойбахтиной, Сергею Алексееву и Александру Кузнецову.
Режиссер еще на предфестивальных пресс-конференциях интриговал журналистов, что его трактовка будет отличаться от канонической. И сказать теперь, что это и в самом деле так, – значит ничего не сказать. Не хотелось бы портить вечер любителям детективов, но придется. Потому что в чебоксарской версии оперы измученный ревностью Канио убивает не жену вместе с ее возлюбленным, а самого себя. Вот, новый поворот, как поет Андрей Макаревич. Взаимопроникновение жизни и театра тоже происходит гораздо активнее, чем предусмотрено великим итальянцем. Сюжет «любовного четырехугольника» сходит в долины жизни не только со сцены театра масок, но повторяется еще и в балетной версии. Знаменитую арию «Пора выступать! Пора надеть костюм!» Канио поет не в гримерке, а в костюме, подвешенном на тросах. И в результате как бы сам оказывается в подвешенном состоянии. Причем костюм Паяца слетает будто с неба. А на заднике то и дело вспыхивает огненная усмешка самого дьявола. Хор вместо простых смертных, от всей души сочувствующих или осуждающих актеров, нарушивших границы дозволенной театральности, изображает некую абстрактную общность, как в греческих трагедиях, где хор лишь отстраненно комментирует происходящее. Театр по этому замыслу так глубоко проник в общество, что маски намертво срослись с лицами.
Весь этот символический калейдоскоп, конечно, вызывает определенное любопытство. Но умозрительные страсти имеют один недостаток – они не трогают сердце. Помнится, ария у зеркала гримерки сколько раз звучит, столько всегда и вызывает мурашки по телу. А подвешенный в костюме Паяца Канио вызывает лишь чувства смущения и сожаления.
«Сельская честь» и «Паяцы» задумывались для одного оперного гастрольного вечера, который мог бы пройти где-нибудь в Европе. Теперь постановки соединять не спешат. Однако то, что оба спектакля сделаны будто для одного странствующего театрального фургона, – налицо. Валентин Федоров придумывает явное продолжение лаконичных декораций «Сельской чести». Хор выходит в тех же костюмах (кстати, в нынешних «Паяцах» использованы роскошные костюмы Натальи Поваго из предыдущего спектакля, а упоминания об этом в программке почему-то нет!) А режиссер выводит в главных мужских партиях тех же солистов. Но если в спектакле Эллы Фейгиновой лирический дар того же Дмитрия Семкина раскрылся необычайно полно, то в «Паяцах», где градус кипения подразумевается гораздо выше, солистам не хватает напора и драматической убедительности.
Впрочем, очевидно, что над этим режиссер и солисты продолжат работу и после премьеры. И уже не только фестивальная публика, но и все, кто придет смотреть «Паяцев» из любви к этой страстной опере и прекрасной музыке Леонкавалло, одарят участников постановки искренними аплодисментами. Ведь в театре, как говорили исстари, существует единственная добродетель – успех.
