Отрывки из путевых заметок венгерского музыковеда Ласло Викара, в 60-е годы приезжавшего в Чувашию в фольклорные экспедиции
(Окончание. Начало в номерах за 12, 13 февраля)
1968 ГОД
8 июня (Красночетайский район). Я на свой 39-й день рождения получаю в подарок милого старика из ближайшего села Атнары, который с большим терпением и на самом деле очень красиво играет на своей «кюсле». (Имеются в виду гусли; чувашское название – кесле.)
Я записываю его и на магнитофон, и снимаю на кинокамеру.
От этой удачи все приходим в восторг и решаем, что вместе со стариком мы тоже пойдем в Атнары: вдруг попадутся хорошие информаторы. А пока что сидящий около знамени председатель колхоза информирует нас: на 1 гектаре вырастили 9 центнеров зерна. (Габор тихо замечает, что это, в лучшем случае, только одна треть выращиваемого в области Бекеш). Их самая лучшая несушка ежегодно несет 80 штук яиц (выражение лица Габора непередаваемо).
Невысокого роста, некрасивый, но подвижный человек, который раньше работал учителем, но теперь уже партийный секретарь и дирижер [местного] хора, начинает петь. Скоро приходят новые игроки на кюсле, а также молодые, красивые, одетые в национальную одежду женщины, и, к нашей огромной радости, увеличивают количество наших записей новыми хорошими вариантами мелодий.
9 июня. У здешних сегодня Троица, старинное языческое название: симик. Великий праздник – время великой пьянки.
Это здесь маскируют «Праздником песни», устраиваемым в лесной долине. На машине партсекретаря вместе с массой, спешившей туда, мы направляемся на место. Остальные на грузовиках, лошадях, телеге, пешком, кто на чем может. К нашему приходу, говорят, собралось уже около 10 тысяч. Погода замечательная, как и производственные результаты, доложенные оратором. Лучшей бригаде вручается Красное знамя. Мою венгерскую речь Габор переводит на русский язык. Танцоры все без исключения исполняют стилизованные танцы, а певцы – за исключением одного – одни лишь советские партийные песни в сопровождении гармони.
К счастью, я за это время имел возможность записать и народные песни. Звук со сцены все больше подавляет хруст от щелканья семечек подсолнуха. Публика снует туда-сюда, обращает внимание максимум только на борьбу. Удалось записать на кинокамеру атнарский хор и танцоров.
Первый секретарь парткома приглашает нас на прогулку. Ходим-бродим по лесу, когда неожиданно выясняется, что на близлежащей лужайке около пасеки готовится традиционная запиваемая коньяком уха. Неудобно, но и обременительно и невыносимо это гостеприимство. По всей вероятности, так как здесь никогда не бывали иностранцы, возможно даже и москвичи, секретари партии друг у друга спрашивают:
– Что вы с ними делаете, чем их кормите?
– Рыбой, огурцами, медом, грибами, водкой да и венгерским коньяком.
– Ладно! Если вы так, мы так же.
Но так как каждый хочет превзойти другого, кое-чего от себя еще прибавляют.
Домой едем как сардины в банке – семь человек в машине. Так как нет дороги, напряженно смотрим на зигзаги, выполняемые водителем среди деревьев леса.
12 июня. В деревне Илгышево (Аликовский район) все еще работает старая ветряная мельница. Я снимаю ее на кинокамеру. Два милых старика приглашают меня вовнутрь. Огромные лопасти крутятся на деревянном зубчатом колесе, а вниз падает мука. Все это бесплатно. Если ветер слишком сильный, можно затормозить веревкой. Кто хочет получить муку, приносит зерно, сыплет в воронку, и готово. При штиле, конечно, не крутится мельница, стоит ее «крыло». Вот настоящий коммунизм!
В аккуратную учительскую комнату чистой школы через некоторое время приходит женщина из соседнего села. Поет красиво, умно, просто. Временами жестикулирует руками. Записываем от нее 22 песни, а она даже случайно не ошибается. Хотел было снять ее на кинокамеру, но как только вышли во двор, начался дождь.
14–15 июня (Чебоксары, гостиница). …И к утру не появилась горячая вода, потому что испортился весь агрегат. Нет другой возможности для стирки носков, кроме как греть воду в самоваре.
В обед с удивлением читаем на двери ресторана: «закрыто на обед» – из-за обеда обслуживающего персонала.
Эти дни посвящены большим переписываниям [магнитофонных записей], все новым и новым репортажам и сентиментальным прощаниям. Я не считал, сколько с первым лицом республики (или же его заместителем) по поводу прощания уединялись снова и снова в строго закрытый ресторан-люкс, где хрусталь, пальмы и диваны создавали отличающуюся в определенной мере от деревенского быта атмосферу.
…По нашим наблюдениям, с 1964–66 гг. снабжение здесь не то чтобы улучшилось, а напротив, стало еще хуже. Кроме деревянной полочки для чая и нескольких стилизованных народных скатертей, мы ничего и не приобретаем. Но всего этого предостаточно, так как иностранцев здесь не бывает, а местным они и не нужны. Сервис тоже менее дружественен, чем прежде. Зачем им быть любезными, если платят мало? Столы и скатерти грязные. При уборке столов пепел и окурки при нас вываливают в остатки еды.
16 июня. В сопровождении своих друзей – в хорошую погоду – к десяти мы уже на причале. Сообщают, чуть попозже, около полудня, отправится пароход «Ползунов». Прекрасно светит солнце. Сначала я фотографирую на берегу Волги, потом – в зале ожидания, на первом этаже зеленого качающегося дома-причала.
Прошел полдень, а парохода все нет. В два часа сообщают, что в Козьмодемьянске загружают картошку, поэтому он и не идет.
Около трех часов ветер начинает гонять хмурые, грозные тучи. Не проходит и 10 минут, как нас покрывает ночная тьма, свистит ветер, бушуют волны, хлещет дождь. И лишь тогда вдали появляется ожидаемое нами судно.
Нас безапелляционным тоном направляют к другому плавающему деревянному причалу: сообщают, что «Ползунов» причалит туда.
Людская масса с сумками-баулами бежит под сильным шквалистым ветром. В разгул стихии в тот момент, когда проходим по мостику, водой уносятся сходни – и за нами все рушится, как карточный домик. Трап сваливается вместе с пассажирами в Волгу. Готовившееся причалить судно шторм бьет о берег, и он садится на мель. Апокалипсическая сцена: все бегают, кричат, свирепствует гроза. Через несколько минут люди, кто мокрый, кто грязный, все же выкарабкиваются.
Сейчас уже пониженным тоном объявляют, чтобы каждый вернулся к первоначально объявленному причалу.
Ветер и дождь прекращаются, гроза уходит. Спотыкаемся на разбросанных досках, пока судно по сантиметру пытаются заново спустить на воду. Через тридцать напряженных минут это все же удается.
Ровно в три часа очень даже спокойно входим в имеющую с двух сторон большое колесо с лопастями, по-видимому построенную еще до революции, колымагу. После необыкновенной посадки – каков же человек! – как будто ничего не произошло, легкими шагами идем на разведку. Внизу, в нижнем трюме, настоящая трущоба: дневной и ночной приют. В полутьме сердце сжимается от вида уставшей, грязной людской массы, запрессованной между мешками с картошкой. Особенно тогда, когда видишь, что московские туристы вольготно гуляют, сидят на верхней палубе.
…Через час останавливаемся в Мариинском Посаде. Мариинский Посад хоть и на чувашской стороне, но, судя по названию, здесь когда-то жили марийцы. В Новочебоксарске, где строится новая огромная гидроэлектростанция, мы сейчас не причалили, только издалека видели контуры гигантского строительства. Кажется, она будет сдана в эксплуатацию к 1970 г., и тогда на западе от нее Волга повысится на 16 м и зальет располагающиеся ниже дома Чебоксар. (В 1974–1975 гг. мы вновь побывали там, но уже не могли вспомнить, что же ушло под воду.)
На чувашском берегу Козловка будет последним портом. До нее мы еще любуемся неописуемо красивым закатом. Проплываем мимо деревянного плота длиною в несколько сот метров. На плоту – кто знает, откуда и с каких пор плывет – маленький домик. (Точно такие же дома спустя 20 лет я видел и на Аляске.)
Около Козловки открывают ресторан. К окончанию ужина уже темнеет. На палубе холодный ветер, и, посмотрев внимательно, видим, что и здесь загружают картофель.
В каюте хорошенько покрываюсь купленным за рубль постельным бельем…
Перевод с венгерского
Юдит ДМИТРИЕВОЙ.
