Меня всегда поражают истории той поры. Верю им, как будто со мной все это происходило. Вот и мы голодали и мерзли. Первыми нашими знаниями были, что травка «серде» вкуснее и питательнее конского щавеля, а корни высушенных одуванчиков – аппетитнее. Весной по грязи мы собирали по полям оставшийся с осени картофель. Так и росли на супе из лебеды да лепешках из коры дуба. Но что любопытно, для детей войны была характерна особая жажда учиться. Мы сами делали чернила из сажи, писали между строками старых книг, потому что не хватало тетрадей. Уроки учили группами, поскольку было мало учебников, тем не менее после войны в институт я поступил с первого захода, хотя на одно место было 19 человек.
В школе много рассказывали о войне, а между тем жизнь детей текла своим чередом. Мать возвращалась с работы в колхозе очень поздно. Там на току молотили зерно. Обычно она спрашивала, поели ли мы, и только после этого садилась к столу. Меня и сестру укладывала в кровать или на печку, а сама снова бралась за работу: или пряла, или вязала трехпалые перчатки, их она отправляла на фронт. За рукоделием она пела одну и ту же песню, тихо, по-особому. Я эту песню никогда не забуду. Мотив, я думаю, мать подобрала сама. Ее тихий голос в ночную пору брал за душу. Я зарывался с головой в одеяло, чтобы она не слышала мои рыдания. Песня, конечно, была о войне и об отце. В войну мы быстро взрослели. Мать, я и сестра испытали те же тяготы, что и все селение. Весь урожай отправляли на фронт.
Никогда не забуду, как однажды над нашей деревней повис самолет с немецкой свастикой. Было очень страшно…
Впервые я пошел на работу в колхоз после второго класса, с 11 лет был плугарем. Особенно в августовские дни было очень трудно: пыль въедается в кожу, сидеть надо было на холодном жестком металлическом сиденье и глотать тяжелую густую пыль и чад от трактора.
Не забыть, как однажды дед Илларион вручил мне бумажку со словами: «Может, не покажешь матери бумажку о без вести пропавшем отце? Авось найдется». Я спрятал извещение в щель потолка над печкой. Ежедневно смотрел: не нашла ли ее мама? Три месяца отец выходил из окружения. Об этом он написал в письме. Мать плакала. Я тогда достал бумажку. Мы плакали, но это были слезы радости.
Е. ВАСИЛЬЕВ-БУРЗУЙ.
