«У меня была насыщенная жизнь…»
В художественном музее до 27 июня работает выставка одного из самых ярких и эмоциональных акварелистов республики — Валентины Милославской.
Валентина Григорьевна не только талантливый художник и педагог, воспитавший не одно поколение мастеров кисти, но и удивительно интересный человек, на творческий век которого пришлись важные этапы развития изобразительного искусства Чувашии.
За чашкой чая в ее уютной мастерской мы побеседовали о непростом пути к творчеству девочки из Альметьевска, о романе с акварелью и об истоках пленэрного движения.
— Сначала расскажу, как я стала художником. Мои родители поженились после войны, в 1947 году, а потом долго кочевали по стране: сначала работали на рыбзаводе в Астрахани, потом уехали в Омск, а потом уже окончательно осели в Альметьевске, на стройке. Жили поначалу в бараке, а когда из барака переехали в квартиру, соседом оказался цыган, дядя Коля Закурдаев. Он был художник, то есть, если сказать точнее, он рисовал: перерисовывал Серова, Васнецова… Вся квартира была украшена этими копиями. А я дружила с его детьми и впитывала все, как губка. Он нас прогонял, чтобы не мешали, а мне это так нравилось! В то время в Альметьевске не было никаких картинных галерей, художественных школ тоже (это был 1956-1957 год). Когда он увидел, что я интересуюсь, то начал со мной как-то заниматься, разговаривать.
Когда я училась классе в шестом, отец привез мне из Казани альбом: Левицкий, Аргунов и Боровиковский. Там были портреты «смолянок» — и мне они безумно понравились, я была просто влюблена. И захотела так же, как дядя Коля, переписать портрет Лопухиной Левицкого. Заказала папе холст — не шутки, метр на полтора, и на работе ему сделали (папа был главным бухгалтером на нефтепроводе). Привезли на машине огромный белый прямоугольник. Я так переволновалась! У меня ведь ни мольберта, ничего не было. А краски мне подарил Геннадий Алексеевич Стефановский, художник, муж какой-то папиной знакомой. Трясущимися руками я нашла эту девочку, Лопухину, и нарисовала ее по клеткам. Технологии, конечно, не знала совсем. Пошла к дяде Коле спрашивать, на чем разводить краски. Выпросила по его совету олифу. Чтобы писать, даже удирала с уроков. Мне нужен был свет, а день-то зимой короткий. Ужасно мучилась, труднее всего мне давалась шея, но все же закончила этот портрет. Папа заказал шикарную широкую раму, и он у нас долгое время висел над диваном — пока я не закончила училище и не велела его убрать.
— А где вы учились?
— Первую художественную школу в Альметьевске открыл тот самый Стефановский, когда я уже выпустилась из училища. А тогда ничего еще такого не было. Я где-то услышала, что поблизости, в соседнем городе, есть художественное училище, и стала вынашивать мысль поступить туда. Кто-то мне рассказал, что по соседству есть девушка, которая его закончила. Я ее нашла и попросила показать свои работы. Она и вынесла мне во двор — рисунок, живопись. Когда я это увидела, аж ноги подкосились: точно не поступлю, я не умею так рисовать, и ей пришлось объяснять, что так и не надо, что и она не умела.
У нас был педагог Юрий Николаевич Борисов, после Казанского училища, бывший детдомовец. Потрясающе красивый, но такой варвар. Обращался он с нами ужасно жестоко. Мог в 4 часа (мы жили в общежитии) разбудить и повести на пленэр. Ни одежды тогда, ни обуви, по росе — писать восход солнца. Все девчонки с курса разбежались, оттого что его ненавидели. Он не любил, когда грязные палитры — разговаривал с нами чуть ли не матом. Я единственная все это выдержала. А потом у нас были казанские художники, которые окончили академию, и потихоньку мне акварель больше понравилась. А потом, когда стала преподавать, работала только акварелью.
После училища год отработала по направлению в поселке Акташ, в интернате для детей с отклонениями в умственном развитии. Каждый день ездила за 40 км. Но я была так вдохновлена и очень многому научилась, даже хотела, как Макаренко «Флаги над башней», написать книгу. Мне достался восьмой класс, все парни старше меня, года по 22. Я была у них и учителем, и воспитателем. Правда, и денег было — не знала, куда деть. После 20 рублей стипендии 225 казались мне колоссальной суммой. Таких школ по республике было немало, но мы в Казани занимали первые места на конкурсах, дети были очень талантливые. Когда я оттуда ушла, не знаю, как они выбрались, но приехали в Альметьевск и стояли под моими окнами — еле-еле удалось отправить их обратно.
Потом я десять лет проработала у Стефановского, у нас была ведущая школа. В 70-е годы мы часто участвовали в международных конкурсах — посылали детские работы в Японию, Германию… и оттуда ребятам присылали подарки, одному мальчику даже фотоаппарат «Полароид» отправили. Дети были так счастливы! Я вела у них рисунок, живопись и даже историю искусств — педагогов было мало. И, несмотря на то что школа была платная, был целый конкурс, чтобы туда поступить. Геннадий Алексеевич был гений. Сам он был уже в возрасте, а набирал молодежь, и единственный там был без образования.
— А что же вас подвигло перебраться в Чебоксары?
— Проработав 4 года после училища, я решила, что нужно высшее образование, и выбрала ЧГПИ. Летала самолетом — дорог и мостов еще толком не было. Во время поступления, в 1974 году, я и познакомилась со своим будущим мужем — он как раз закончил учиться.
Я с отличием защитилась у Н.В. Овчинникова и получила предложение остаться на кафедре. Но тогда еще вопрос с жильем не был решен, и я отказалась. А потом приехала — уже в конце учебного года — и устроилась главным художником СУ-5. Но тянуло в педагогику. В январе меня взяли на кафедру, и какое-то время я совмещала обе работы. У меня был 4-й курс, две параллельные группы, но я тогда была большой фанаткой работы, и она у меня была на первом месте.
Преподавала сразу несколько дисциплин: живопись, композицию и технологию живописи. Технологии живописи до этого не было, не было учебников. Я тогда в Москве нашла первую книгу — Бремберга «Технология масляной живописи», а потом уже появилось их много — в 90-е годы хлынула переводная литература. Чего я сама не знала — узнавала в ходе работы. Икону, например, которая была в программе, я делать не умела, и с этим очень помог Юрий Бубнов. Он учился в Палехе, и когда по программе дошли до иконы, я пригласила его в мастерскую. Он тогда принес ящичек с пигментами в прозрачных бутылочках, показал, как растираются краски, как делается из желтка связующее для темперы (кислой водой, или квасом, а в Италии — прокисшим вином). Студенты смотрели на все это, не дыша, и потом некоторые даже сами делали иконы, золотили — настолько им понравился процесс.
Я сама делала клей, учила студентов грунтовать… Никогда не забуду этот запах — клей в плитках из костей животных все время варился в грунтовочной мастерской. А потом его заменили желатином, он ничем не пахнет. Я и до сих пор не покупаю холсты. Все, какие у меня есть, натянуты моими женскими руками. И проклеены по три-пять раз, и загрунтованы. Это такое удовольствие — готовить основу для живописи своими руками! Я никому это не доверю.
— И тогда вы больше стали писать маслом?
— Маслом я всегда работала, но в пейзаже стала только на пленэре. Я десять лет ездила на пленэры с Ревелем Федоровым. Конец 90-х, денег нет, а он выбивал какие-то копейки на бензин, автобус, и летом, обычно в августе, мы выезжали на пленэр. Объездили так всю Нижегородскую область. Ездили в Болдино, по Болдинским деревням, останавливались на Пьяне. Из женщин были только я и Нина Филимоновна. (Нина Филимоновна Васильева — ответственный секретарь Союза художников Чувашии. — М.Г.) Ревель был первый в нашей стране после развала Советского Союза, кто организовал такой пленэр. Мы не зацикливались на неудобствах жизни, много писали, я по 15-20 работ привозила. Иногда их даже покупали. Однажды в Фокино подходит какой-то мужчина в галошах и спрашивает, почем картина. А у меня ни копейки денег — я знала, что нас привезут, отвезут, накормят. Я, чтобы не спугнуть, назвала какую-то небольшую цену, кажется, тысячу — он тут же из кармана достает эту тысячу, забирает работу и уходит. Я первый раз задумалась о том, что низко себя оценила.
У меня была большая, насыщенная жизнь, и безмятежно прожить такую, наверное, невозможно. Но в ней было много любви — учеников, зрителей, близких. Есть о чем вспоминать.
Фото ЧГХМ
Эти яркие, звонкие акварельные натюрморты Валентина Милославская пишет в один прием и «отвернувшись от натуры», создавая свой собственный неповторимый мир.
