ДЛЯ ПАТОЛОГОАНАТОМА ВАЖНО ИМЕТЬ ХОРОШУЮ ЗРИТЕЛЬНУЮ ПАМЯТЬ И АССОЦИАТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ
Честно признаюсь, что про патологоанатомов писать мне еще не приходилось. И узнав, что Евгений Москвичев стал лучшим врачом России, поняла, что мои познания об этой специальности ограничиваются анекдотами. Конечно, все понимают, насколько важно выяснить, отчего умер больной, это помогает врачам накапливать опыт, однако покинувшему этот мир пациенту уже все равно. Но оказывается, что патологоанатомы помогают выставлять диагнозы заболевшим онкологией, определять тактику лечения пациентов, благодаря чему люди выживают и вылечиваются.
Интересно пообщаться с человеком, защитившим докторскую диссертацию, в названии которой без словаря я поняла только два слова: «характеристика» и «в условиях». Пришла я к профессору и лучшему доктору страны поговорить о нем самом, но разговор получился о его деле, которое он очень любит.
СПРАВКА
Евгений Москвичев не просто врач, он еще и ученый, автор более 60 научных работ в области иммуноморфологии, онкоморфологии и канцерогенеза. Стал доктором медицинских наук в 35 лет. Свои знания он передает будущим врачам: Евгений Васильевич – профессор Чувашского государственного университета. В Республиканском клиническом онкологическом диспансере доктор работает почти 14 лет, заведует патологоанатомическим отделением.
– Евгений Васильевич, к онкологии сейчас повышенный интерес, потому что она стала довольно распространенной. И, конечно, в медицине, как и в футболе, разбираются все, критикуя специалистов. Очень часто можно услышать, что у нас не всегда правильно ставят диагнозы. А вот от чего это зависит?
– Точность нашего диагноза очень сильно зависит от правильности забора материала и всех этапов его подготовки: насколько точно хирург, который делал биопсию, соблюдал все этапы протокола. Если технологию не выдерживать, то клетки под микроскопом выглядят совсем не так, как на самом деле. Очень многое зависит от опыта и наметанности глаза патоморфолога. Опытный специалист заметит, что с препаратом что-то не так, а вот не очень опытный может и ошибиться с диагнозом.
Пока в нашей профессии от человеческого фактора уйти невозможно. Чтобы быть в форме, врачу постоянно нужно заниматься повышением квалификации, постоянно учиться. В нашей области чуть ли не ежедневно делаются открытия, и то, что было актуально еще два года назад, сегодня может оказаться абсолютно не актуальным.
Если совсем недавно мы углубились в молекулярный уровень опухолевых клеток, то теперь вышли на уровень хромосом. Диагноз становится сугубо индивидуальным, и, конечно, лечение изменяется. Один и тот же вид опухоли, одинаковой локализации, одной и той же степени у двух разных людей будет лечиться совершенно по-разному.
Вот я и занимаюсь выявлением молекулярного, а теперь и генетического профиля опухоли, чтобы онкологи сумели подобрать то самое индивидуальное лечение пациенту, которое спасет ему жизнь и вернет здоровье.
Во время разговора в кабинет входит медсестра, приносит несколько стекол с клетками опухолей, чтобы доктор посмотрел их: женщинам делают операции на молочных железах, и надо выяснить, не закралась ли под видом доброкачественной опухоли злокачественная. Чтобы этот момент не пропустить, в онкодиспансере непременно делают экспресс-анализ прямо во время операции. Доктор смотрит в микроскоп и что-то пишет. Медсестра уходит довольная – пациенткам не потребуются большие операции.
– А как во время операции хирург может изменить тактику ее ведения: ведь пациент уже лежит у него на столе?
– Мы даем хирургу информацию: доброкачественная или злокачественная у пациента опухоль. Если опухоль злокачественная, значит, операция будет объемной, чтобы болезнь не прогрессировала. После операции, когда будет полный анализ опухоли, онколог сможет подобрать тип химиотерапии, вид облучения, чтобы остановить болезнь. Но бывает и наоборот, мы вначале проводим полное исследование опухоли, онкологи выбирают тактику лечения: на первом этапе проводят облучение или химиотерапию, а потом уже делают операцию.
– А от чего это зависит? От каких параметров? И почему анализы делаются так долго?
– Мы все больше узнаем о раках. Например, возьмем аденокарциному. Раньше считалось, что это один вид опухоли, который поражает разные органы. А теперь выясняется, что это целая группа опухолевых образований, которые отличаются друг от друга, даже если поражают один и тот же орган, и требуют совершенно разного подхода в лечении. Экспресс-анализ «доброкачественная-злокачественная» делается в считанные минуты, а вот полное исследование опухоли, от которого зависит выбор лечения, во всех ведущих клиниках проводится от 10 до 15 дней: это процедура довольно длительная.
– А бывает, что вы сомневаетесь в своем диагнозе?
– Конечно, бывает. Причем чем больше узнаешь, тем чаще задумываешься над правильностью диагноза. В сложных случаях устраиваем консилиумы, а когда заходим в тупик, например, попался какой-то особенно редкий тип опухоли, то у нас есть прямая связь с коллегами из московского центра Блохина, они приходят на помощь. К сожалению, все знать невозможно: опухолей тысячи, и каждая имеет свое строение.
– А какое качество для вашей профессии, скажем так, определяющее?
– Большое значение имеет хорошая зрительная память и ассоциативное мышление. Ну и, конечно, качественное образование. Про способность к обучению я уже говорил. Дело в том, что мы должны знать анатомию, нормальную гистологию, нам необходимо иметь всю информацию о пациенте, которую имеет его лечащий врач.
– Про врачей вашей специальности очень много анекдотов, люди шутят, чтобы легче перенести какие-то страшные вещи. Например, объявление на кабинете патологоанатома: «Постоянным клиентам скидки».
– Для нас это, увы, не шутка. Клиентов у нас нет, а вот постоянные пациенты бывают. Вроде бы пролечили человека, все у него должно быть хорошо, а он опять в диспансере. И мы смотрим, что происходит: рецидив болезни или идет синхронный процесс – другая опухоль, другая локализация. Такое тоже бывает, потому что онкология – это не просто заболевание какого-то органа, это системное заболевание всего организма.
– А как вы справляетесь с негативной информацией, когда смотрите на стекло с клетками опухоли и понимаете, что процесс зашел очень далеко и помочь человеку уже не удастся?
– Вы знаете, это часть моей работы. Онкологу, который непосредственно общается с такими пациентами, намного сложнее. Я еще преподаю в университете анатомию человека, общаюсь с молодежью, со студентами, заражаюсь их оптимизмом. Кроме того, я хожу в спортзал, провожу время с семьей, очень люблю готовить. И получаю удовольствие, занимаясь бальными танцами. У нас есть команда онкологического диспансера, мы регулярно ходим на репетиции, так что жизнь состоит не только из работы.
– Подготовка медиков – это моя «любимая мозоль», что вы можете сказать о нынешних студентах? Вроде бы врачей выпускается много, а до работы с больными доходит едва ли треть из них.
– Когда я поступал в Хабаровский мединститут, у нас была группа из 12 человек, к третьему курсу осталось только пятеро. Это естественный отбор, и его не надо бояться. В нашем университете естественный отбор происходит уже после получения дипломов. Мне трудно судить, хорошо это или плохо, но то, что люди, не желающие работать с пациентами, уходят из профессии, – это благо и для них самих, и для больных, и для медицины.
– А вы бы хотели, чтобы ваши дети занимались медициной?
– Я хотел бы, чтобы они занимались тем, что им нравится, и получали от этого удовольствие. Это единственная возможность добиться в деле успеха.
Утку натереть солью и розмарином, выдержать пару часов. Положить в форму фольгу, на нее выложить порезанные и очищенные от семечек четвертинки яблок, желательно кислых, на них – утку. Сверху обложить яблоками, закрыть фольгой и поставить в духовку на полтора часа. Затем фольгу снять, яблоки переложить в посуду, в которой будет подаваться утка, а ее саму еще раз поставить в духовку на 15 минут, чтобы зарумянилась.
