…Когда говорят и пишут о творчестве Васьлея Митты, часто вспоминают чеканное определение Б. Пастернака: «И тут кончается искусство, // И дышат почва и судьба». Это вполне справедливо и подтверждается свидетельствами многих современников поэта, для которых он являлся абсолютным эталоном нравственной позиции по жизни и по своему пониманию «назначения поэта».
Имя Васьлея Митты одно из наиболее светлых имен в чувашской советской поэзии. Уже с середины 20-х годов ХХ века его творческие поиски идут в русле революционно-авангардного новаторства М.Сеспеля, радикально реформировавшего чувашский стих и сам язык поэтического самовыражения. В одном стихотворении 1927 года Митта так и писал: «Пусть брызнут осколки от старой глиняной поэзии! // Нам нужен огненный язык!» Он широко печатается в республиканских газетах и журналах. Обновляющийся образ чувашской родины – вот тема его стихов этого периода.
Одновременно в них находит яркое воплощение и дерзкий, неуемный характер юноши-поэта. Пьянящее чувство молодости, весенний настрой души, новая эстетика порождали и новую поступь стиха, и броские столкновения метафор. Новизна зрения и слуха, всех ощущений телес-ного организма, новый чувашский язык были инструментами самого процесса личного и общественного жизнеустройства. Новая чувашская поэзия в лице сеспелевской школы (Хузангай, Рзай, Васянка, Петтоки, Митта) подняла на щит его лозунг: «Чувашский язык рассек железные оковы!.. Именем чувашского языка будем едины!»
В то же время эта школа пыталась апробировать на чувашской почве поэтику и опыт жизнетворчества сначала Есенина, затем Маяковского. Их творческая практика вызывает горячие дискуссии, в которых все чаще используются жесткие термины, прямые политические обвинения в принадлежности к упадочнически-националистическому, «мелкобуржуазному» течению «булгарских поэтов».
В 20-30-е годы Васьлей Митта социально и творчески чрезвычайно активен. Работает учителем в разных школах, секретарем батыревской районной газеты, редактором Чувашского радиокомитета, участвует в экспедиции по культурно-этнографическому исследованию чувашей. Он пишет очерки, занимается художественным переводом (трагедия А. Пушкина «Борис Годунов», романы М.Горького «Фома Гордеев» и Н. Островского «Рожденные бурей»), с бригадой писателей едет в Казахстан и Туркменистан, заведует сектором Дома народного творчества, заочно учится в Литературном институте. В 1932 году выходит в свет его первая книга стихотворений «Кёмёл» (Вдохновение), в которой уже обозначены основные координаты его поэтического мира. «Огненный язык» новой чувашской поэзии в его стихах органично сочетается с естественными, природными впечатлениями и чувствами, когда не отрицается мягкая задушевная интонация народной песни, меткость и лаконизм народных изречений. Народное начало всегда было сильно проявлено в его творчестве, он никогда не терял живой сердечной связи с родиной. Леон Робель, поэт-переводчик чувашской поэзии на французский язык, писал «о вибрирующей силе любви к своему народу» В. Митты.
В 30-е годы нельзя было так сильно любить свой народ. После страстного полемического выступления в защиту родного языка и чувашской культуры на собрании чувашских писателей по итогам февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) и суда над «членами бухаринско-троцкистского блока», «банды врагов народа» 11 апреля 1937 года в жизни поэта наступает черная полоса. 18 декабря 1937 года поэт был арестован, разделил со многими лучшими представителями национальной интеллигенции трагедию тех лет. Семнадцать лет неучастия в нормальной жизни: 10 лет Унжлага (Горьковская область) и с 1949 года ссылка «на вечное поселение» в Красноярский край (село Таловка Большемуртинского района). Только в конце 1954 года поэт смог вернуться на родину. В своей автобиографии он скупо писал: «В 1937 году подвергся репрессии. Выжил (…) В 1954 году полностью реабилитирован – первым в республике. В 1955 году в моем переводе вышли: «Фома Гордеев» вторым изданием и очерки Валентина Овечкина «Районные будни» (в соавторстве с другими переводчиками). В этом году выйдет сборник стихотворений. Печатаюсь в журналах «Ялав» и «Тёван Атёл». Исподволь работаю над переводом романа «Война и мир», – очень трудно, но все же думаю: не здесь ли, в этой огромной глыбе, основная жила моего творческого счастья? Одновременно работаю секретарем и членом редколлегии альманаха «Тёван Атёл». Зажил, как говорится, полной жизнью» (25 июня 1956 г.)
С ранних лет Васьлей Митта уверовал в понятие «тёванлёх» (родство, братство), и для него оно было всегда созвучно со словом «таврён» (возвращаться). И вот он вернулся, полный мечтаний и замыслов. Готовит к печати рукописи молодых авторов, адресует им ободряющие письма, пишет критические статьи и рецензии. Взыскательно и внимательно следит за творчеством своих коллег по поэтическому цеху, становится заядлым театралом. В литературном быту той «оттепельной» поры он выступает как сократический философ – каждым словом, жестом, дарственным автографом или экспромтом напоминая о существовании истины, блага, добра. В декабре 1956 года выходит его вторая книга стихотворений «Кёмёлтан». Поздний Митта восходит к самым крутым вершинам поэтического духа. Он достигает в лирических стихотворениях этих лет той высшей простоты, которая является идеалом всякого художника. В них слились воспоминания о юности, мудрое приятие жизни/смерти, вера в нетленность добра, народная мудрость и трагический опыт пережитого…
Недолгой оказались эта «поздняя осень» жизни поэта и ее краса. Из своих замыслов он осуществил лишь небольшую часть. Ему было отпущено всего-то около двух с половиной лет жизни на свободе. Всего две небольшие книги стихотворений при жизни, но его нравственный подвиг, этические заветы, чистый целомудренный язык, стойкость духа – это святая святых чувашской духовности.
А. ХУЗАНГАЙ,
лауреат премии и медали Васьлея Митты.